– Кофе? – спросил я у привезенной Кулагиным женщины и пододвинул ей стул.
Что за заказчик? О чем мне говорил Кулагин? Я ничего не помнил.
– Нет… – Она уселась и аккуратно поставила возле себя кейс.
– Ты? – Я повернулся к Кулагину.
Он, волнуясь, не знал, куда девать руки.
– Потом. Вот Людмила, Людмила э-э…
– Моя фамилия Минаева, – снимая темные очки, произнесла женщина. Глаза у нее были усталые, но без очков она словно помолодела.
– Да, госпожа Минаева решила обратиться к тебе…
Я повернулся к Кулагину спиной, вышел на кухню, вернулся со своим стаканом молока, сел в кресло. Шум воды из душа заставил меня обернуться: судя по всему, пока я ходил за молоком, Алина успела проскользнуть в ванную. В лежавшем на столе большом металлическом шаре, в зависимости от угла зрения, мне было видно то мое собственное отражение, то отражение привезенной Кулагиным заказчицы, то отражение самого Кулагина.
– Геноссе! Вот… – Кулагин нагнулся к кейсу, подцепил его за ручку, поднял, поставил на стол.
– Извините, но моя одежда в ванной. А там занято… – сказал я Минаевой.
Она пожала плечами, и я перевел взгляд на Кулагина.
– Ну?!
– Вот же! – Кулагин положил кейс, нажал на замки. – Здесь – все! По дороге мы с Людмилой говорили о тебе, о том, что ты можешь исправить любые дефекты, что ты не только фотограф, но и ретушер, что ты…
– Понятно, понятно! – сказал я. Кулагин, если его не остановить, мог распинаться часами.
Кулагин обиженно замолчал, а кейс упорно не желал открываться. Мы с Минаевой некоторое время наблюдали за неудачными попытками Кулагина, пока наконец Людмила не достала из сумочки ключи.
– Дайте сюда! – сказала она Кулагину и потянула кейс к себе.
Щелкнули замки, крышка кейса поднялась, из-за нее на стол упал большой черный конверт, углом задевший металлический шар, и шар, медленно набирая скорость, покатился по поверхности стола.
– Хорошо!.. Когда? – отпивая молоко и наблюдая, как все быстрее и быстрее шар приближается к краю, спросил я.
– Послезавтра… К обеду… – прокашлявшись и посмотрев на Минаеву, сказал Кулагин.
Я поймал шар, допил молоко, поставил стакан, взял одной рукой конверт и вытряхнул его содержимое на стол.
Веер из цветных фотографий обнаженных женщин возле, на и внутри шикарных автомобилей заставил меня улыбнуться. Я взял лупу, сквозь нее посмотрел на одну из фотографий, перевел взгляд на Минаеву: одна из женщин, разлегшаяся на капоте «Мерседеса», кажется, была она.
– Очень низкое качество. Испорченные негативы? Переснять нельзя?
– Геноссе! Если бы! – быстро заговорил Кулагин.
– Я могу переснять…
– Спасибо, не надо! – захлопнув крышку кейса, сказала Минаева. – Вы беретесь?
– Я могу переснять, Коля, – сказал я, не обращая внимания на слова Минаевой. – Поеду, если надо ехать, и пересниму. Дешевле выйдет… Это ведь дорогая работа… – Я посмотрел на Минаеву. – Негативы у вас с собой?
– В конверте…
Я достал из большого конверта конверт поменьше и вытряхнул негативы на стол.
– Геноссе, на тебя последняя надежда, – сказал Кулагин. – Клиент приехал из другого города, фирма солидная, средства имеются. Их фотограф плохо высушил негативы. Ну с кем не бывает, верно, геноссе?
– Со мной такого не бывает… – разглядывая негативы, сказал я.
За моей спиной открылась дверь ванной. Я обернулся. Оттуда, в большом, не по росту халате, вышла Алина.
– Коля! – Алина откинула со лба волосы, улыбнулась. – Привет! – Запахнув полы халата, она вошла в спальню и закрыла за собой дверь.
– Я берусь, – сказал я.
Кулагин, не в силах скрыть радость, широко улыбнулся и показал редкие, длинные белые зубы.
– Сколько это будет стоить? – спросила Минаева. Я кивнул на сиявшего Кулагина:
– Это вы обсудите с ним. До свиданья!..
– Геноссе! Я только хотел… – заговорил Кулагин.
– Потом, Коля, потом! – Я взял со стола шар, высоко подбросил и ловко его поймал. – Позвони после трех. Пока!
Я выставил их за дверь, тщательно запер замки, вернулся к столу.
С улицы донеслось, как Кулагин заводит машину. За моей спиной скрипнула дверь спальни. Я оглянулся. Сбросившая халат Алина стояла в проеме двери.
– Я хочу есть и пить, – сказала она.
– Одевайся, – сказал я. – Одевайся и поедем куда-нибудь.
– Что это за шалава?
– Не знаю…
– Колькина?
– Вряд ли… А откуда ты знаешь Кулагина?
– Значит, будет твоя? – поинтересовалась Алина, мой вопрос оставляя без ответа.
Я снял с себя полотенце, прошел в спальню, протиснувшись мимо Алины, и начал одеваться.
– Я тебя прошу! Прекрати! – натягивая носки, сказал я.
– А я ничего еще не начинала, – не меняя позы, сказала она.
– Вот и хорошо! Давай одевайся!
В ресторане Алина продолжила свои игры: держа в левой руке бокал с вином, используя вилку как клюшку, она гоняла туда-сюда по своей тарелке кусочек мяса. Она была сосредоточена, что-то нашептывала себе под нос, хмурила тонкие, выщипанные брови.
Я исподволь поглядывал на нее и в который раз утверждался в мысли, что большей белиберды, чем декларация исключительной индивидуальности и неповторимости каждого отдельно взятого человека, придумать невозможно. Все настолько одинаковы, что похожесть, даже слитность вызывали тоску. Приемы, манеры оказывались неразличимыми, знакомыми, предсказуемыми. Небольшие различия в жестах, в том, что некоторым видится как бы человеческой сердцевиной, на самом деле легко поддавались классификации.
Вот Алина мельком взглянула на меня, якобы обиженно улыбнулась, вновь опустила глаза. Возможно, в ней, как и в любом другом человеке, где-то глубоко-глубоко и сидело ее собственное уникальное естество, но добраться до него было невозможно, и, по большому счету, ничего нового ее неповторимое в себе не несло.
Я попытался вспомнить: кто из встреченных мною выбивался из общего ряда? Кто был особенным, частным? Нет, таких не было. Были лишь те, к кому у меня, такого же, как и все прочие, было якобы свое, личное отношение. Например, Лиза – но и она, и мое отношение к ней, и моя память о ней были вовсе не моими: подобное встречалось тысячи раз, повторялось лишь с небольшими вариациями, легко вписываясь в общий реестр.
Уронив вилку, Алина отпила из бокала, поверх его края посмотрела на меня, мелкими глотками допила вино, поставила бокал на стол.
– Что ты так смотришь? – спросила она. – Налей-ка лучше еще винца! Что-то последнее время хочется напиться…
Я послушно отложил нож и вилку, взял бутылку и наполнил Алинин бокал доверху.
– А себе? – Алина подняла брови. – Ты не хочешь выпить?
– Я за рулем…
– Сейчас, положим, не за рулем… – Алина приложилась к бокалу. – А, все равно – выпьешь ты, не выпьешь… Последнее время… Да, лет так примерно пять… Или даже больше… Хочется напиться. Отключиться. Ничего не видеть. Не слышать. Не знать. Может, ты хочешь водички? Хочешь? Эй, официант! Официант!
– Не шуми. – Я оглядел полупустой зал. – Я заказывал воду.
– А почему они не несут? Официа-ант! Эй!
На нас обернулись. Из глубины ресторана появился официант – здоровяк высоченного роста с набриолиненными волосами и закрученными и поднятыми кверху, на манер императора Вильгельма II, усами. На официанта Алина посмотрела с явным удовольствием.
– Скажите, почему вы не несете воду? – капризно произнесла она.
– Пепси? – Официант наклонился к Алине.
– Минеральной, – сказал я.
– Да! Минеральной! – подтвердила Алина. – И еще одну бутылочку вина!
Официант вопросительно посмотрел на меня, и я кивнул.
– Две! Две… – развивая успех, сказала Алина, и официант, получив еще один мой кивок, отошел от столика.
– А как же воспитательная кампания? – спросила Алина. – Ведь ты, как тебя зовет Кулагин, геноссе, решил, что я пьяница. Алкоголичка. Ведь так? Генрих! Ну почему ты такой скучный?