— Великолепно. Даже не ожидал, что все так быстро меняется.
— Похоже, вы просто не к тем и не так обращались. Не обижайтесь, но вы как‑то не от мира сего. Вам надо чаще бывать в обществе, а вы замыкаетесь, словно боитесь на людях показаться. Хотя вроде как человек не робкий. Стесняетесь выглядеть белой вороной?
— Пожалуй. Постараюсь исправиться.
— Ладно, в конце концов, это дело ваше… Клей запатентован?
— Нет. Лаборатория есть на заводе?
— Найдем. К Головину из гимназии обратимся. Условия те же.
— Идет.
— Тогда поговорим о главном. Вы догадались, подо что будут испрашивать вложения капитала для выполнения задачи?
— Под бронетехнику?
— Но не под эту. Под "Баяны" много не дадут. Если вы сможете поднять лабораторию…
Бахрушев как‑то тяжело задышал и продолжал уже полушепотом.
— То, что я вам сообщу — государственная тайна, разглашение которой карается смертью.
"Ну, вот еще не хватало для полного счастья."
— Простите, а мне обязательно это знать? Это не будет разглашением? Наверное, надо расписаться где‑то…
— Надо. Приказ господина директора. Пока устный, бумаги оформят.
— Добавку дадут к жалованию? За степень секретности?
— Ну, золотом не осыплют, но почувствуете. Дело в следующем. Есть секретная директива создать и наладить выпуск бронехода с противоснарядной броней, способного прорывать оборону, преследовать неприятеля в наступлении, в отрыве от пехоты, громить вражеские тылы. Броня должна выдерживать попадание бронебойного снаряда из сорокасемимиллиметровой траншейной пушки Гочкиса. Вооружение — пулеметное ружье и пушка, снаряды которой способны пробить броню, стойкую к снарядам пушки Гочкиса. Вы же понимаете, что неприятель тоже начнет броню наращивать. Вот под это дают очень много. Спросите, почему никто не взялся?
— Считают фантастикой?
— А вы не считаете?
— Ну… в тридцать две тонны можно уложить.
— В шестнадцать. Надо в шестнадцать. Тысяча пудов — грузоподъемность нормальной платформы, с учетом расстройства пути в войну. Не отказывайтесь сразу. Попробуйте.
— Если скажу, что попробую, не сочтете сумасшедшим?
— Знаете, сударь, мне сейчас совершенно безразлично, в здравом ли вы уме. Пусть это будет безумие, но такое, чтобы в него поверили. Сейчас поверили.
— А потом?
— А потом будут цеха и станки. В собственный карман эти деньги и Буховцеву положить не дадут. И вообще, в этом деле вы только исполнитель. Или будете ждать, пока в цехе катерпиллеров крыша упадет? А вы знаете планы Общества по реконструкции завода? Все эти старые литейные печи снести и построить за околицей огромные мартеновские цеха. Воздух в центре очистится. Все это надо решать в считанные дни.
— Ладно. Если для фронта, для победы… Согласен. Это война, на войне рискуют.
— Ну — ну, не опережайте событий. Войну еще не объявили.
— Не объявят — будем считать нашей победой. Войны не всегда справедливы.
Бахрушев помолчал, потеребил бородку, и положил руку на плечо Виктору.
— Я снова вижу, что в вас не ошибся.
30. "А говорите, с головой все в порядке"
По Церковной ехал синий дощатый фургон, и битый, втоптанный копытами в землю кирпич глухо ворчал под коваными ободьями колес. Виктору показалось, что похожий фургон он видел давно, в каком‑то старом советском фильме про нэп и угрозыск, и там за этой халабудой бежали мелкие пацаны. Здесь за повозкой никто не бежал — утро, народ еще только собирался на работу, и в воздухе стоял дровяной запах от топящихся плит. Ночью прошел дождь, и Виктор решил одеть купленные во вторник галоши. На легкой открытой обуви галоши смотрелись диковато, но от грязи защищали.
То, что здесь его идеи идут с каким‑то феерически — рояльным "Ура!", Виктора уже не удивляло. Просто удачный момент. Царь или кто там наверху, замутил пятилетку. Для войны форсируют индустриализацию. Посмотреть по советской истории — тогда тоже, один изобретатель мыкался по инстанциям, непризнанный, а другого моментально выносило в главные конструктора или руководить наркоматом при каких‑то рядовых по нашему времени рацпредложениях. "Там, на шахте угольной… как там дальше‑то? паренька приметили…". А тут еще и подходящего происхождения. Тревожило другое.
"Не выйдет ли, как с Королевым до войны", думал Виктор. "Распылиться, начать хвататься за все новые и новые проекты, утратить координацию конструкторов, исследователей и опытного производства… Главное — не сейчас. Главное — когда придут эти деньги, и надо будет искать и расставлять людей, продумывать мотивацию, нащупывать баланс между производством знаний, производством машин и конструкторскими столами, притирать бесконечные конфликты интересов подразделений и личностей. Хотя здесь, в восемнадцатом, не все так плохо. Не было гражданской, нет резкой смены кадров и деквалификации рабочих. Политический саботаж и вредительство — исключение, и их пресекают без шумных кампаний. Экономика открытая, можно покупать лицензии на производство того, что в России пока не производят, можно загранспецов приглашать для отладки технологии. Самое главное — когда Буховцев решил замахнуться на суперпрожект? Когда узнал о тензометре. Узнал о методах исследования динамики и прочности… По наитию или кто подсказал? Не важно. Главное, директор понимает, что новая техника — это новые знания, а не просто конструктор нарисовал и должно работать. Не нужно объяснять, зачем строить опытный цех, закупать испытательную технику, для чего люди протирают штаны в лаборатории и почему надо готовить новые кадры в вузах."
На углу Карачевской с тумбы ему подмигнула свеженалепленная красотка с подписью:
"Испанка во граде Святаго Франциска."
То ли это было название фильма, то ли пьесы, то ли книгу рекламировали — Виктору было уже все равно. В памяти яркой ракетой вспыхнул и разорвался когда‑то запомненный стереотип, оттеснив все окружающее на задний план.
Испанка.
Страшная болезнь во времена гражданской войны.
Эпидемия… когда же эпидемия… еще Ленин был… сразу после революции… конец первой мировой…
"В ВОСЕМНАДЦАТОМ!!!"
Эта мысль оказалась для Виктора таким же ударом, как и тогда, когда он впервые обнаружил, что попал именно сюда, в восемнадцатый год.
"Что же я про испанку‑то забыл… расслабился… сюда еще не дошло…"
Он бросился вперед, к аптеке на Мценской, до которой оставался всего квартал, хотя почти не надеялся, что там ему чем‑то помогут. От гриппа вообще универсальных лекарств нет, а в восемнадцатом — тем более.
Знакомый лысоватый провизор, зевая и завязывая на ходу тесемки халата, появился за прилавком.
— Добрейшего вам утречка, господин Еремин. Поскольку сейчас утро, осмелюсь предложить вам порошки аспирина.