— Конечно. Когда что-то распределяется, то часть отдают в министерства, часть в профсоюзы, часть в обкомы и горкомы. Сначала обеспечивается народное хозяйство и военные, а потом только частники.
— Как всё сложно.
— Есть еще комиссионки. Но там дорого.
— В смысле, дорого? Б/У-шная машина дороже новой?
— Какая? Б/У-шная? — теперь уже Иван не понял меня.
— Б/У — это бывшая в употреблении. Ну, как это?.. — не мог вспомнить я советский синоним. — Подержанная! Во.
— А, понял. Конечно, в комиссионке дороже.
— Почему?
— С рук всегда дороже, чем в магазине.
— Да, почему? — упирался я. — У нового товара и износ нулевой, и товарные свойства выше.
— У нового товара есть один очень, очень большой минус, — задумчиво проговорил Иван.
— Какой? — насторожился я.
— Его нет, — усмехнувшись, ответил мне Иван. — Дефицит. — Развел он руками, улыбаясь.
Тут аргументы у меня закончились. Такой козырь крыть мне было нечем.
Дефицит — это серьёзно.
Я вспомнил очереди за элементарными продуктами в магазинах.
Вспомнил, как люди дрались в универсаме за варёную колбасу или сыр, когда тележку взвешенного товара выкатывали из подсобки в торговый зал. Или это уже в восьмидесятых было? Тьфу ты, столько всего произошло за десятилетия, что и забыл уже, что и когда случилось. Надо бы посидеть, повспоминать, хронологию какую набросать хоть примерно, чтобы не спалиться.
Вспомнил вдруг, как мама однажды послала меня десятилетнего в магазин за какой-то ерундой, не помню, за чем именно. Дала трёшник. Ерунды не было и я купил на трёшник шоколадных конфет, как сейчас помню, по четыре рубля семьдесят пять копеек за килограмм.
Как меня мать ругала! Отобрала конфеты, пошла в магазин их сдавать. И сдала, переругавшись там со всеми. И с продавщицей, и с очередью.
А мне так страшно было, что мать в магазин пойдет с продавщицей ругаться. Та ведь меня несколько раз переспросила, пока конфеты взвешивала, а родители ругаться не будут?
Помню, я тогда от переживаний в обморок упал, голову об угол спинки кровати разбил. Мне тогда даже несколько швов наложили. За это мне отдельно влетело. Н-да, такой стресс на ровном месте!
Я растянулся на кровати и попытался опять заснуть. Не прошло и десяти минут, как явился старший сержант Ефремов в форме.
— Здорово, болезные! — громко сказал он, входя в палату и ставя Ивану на тумбочку авоську. Иван тут же сел и протянул ему руку.
— Здорово, Вениаминыч.
Ефремов взял стул у моей койки и уселся на него верхом.
— Ну что, Ивлев? — спросил он сходу. — Вспомнил что — нибудь?
— Ничего не вспомнил. Но мне это даже нравится, — ответил я.
— Да, брось. Как это может нравиться? — не понял Ефремов.
— Ну, как же? — начал объяснять я. — Столько новых впечатлений. Новых знакомств. Жизнь бьёт ключом!
— Ага. И всё по голове, — вставил Иван.
— Вы разобрались, какая муха его укусила? — спросил старший сержант Ивана.
— Пока ничего конкретного, — доложил тот. — Выяснилось, что Пашка с отцом уже два года тайком от своих встречается. Это всё. А у вас?
— У меня тоже, — сказал Ефремов. — В школе был, говорил с классным руководителем его, — кивнул старший сержант в мою сторону. Конфликты у него с компанией Полянского, но не настолько серьезные, обычное дело для пацанов. Дерутся периодически, вещи друг-другу портят. Ничего хорошего, конечно, но с моста из-за этого не прыгают. С бабкой его ещё поговорил, с Домрацкой.
Сержант задумчиво посмотрел на меня.
— А что ж отец-то? Какие с ним отношения у тебя? Помогает вам? — прищурился Ефремов, глядя на меня. — Небось, деньжат подкидывает?
— Славка, друг мой, сказал, что батя гитару мне месяц назад подарил, — гордо сказал я, старательно изображая подростка.
— Гитара это хорошо, — сказал старший сержант. — Только что нам с того?
— В смысле? — напрягся я, подумав первым делом о плохом. «Что нам с того» уж очень похоже было на «Что мне за это будет». Но Вениаминыч сказал:
— Гитара твоего поступка не объясняет.
— Не объясняет, — подтвердил я. — Может, дома что-то прояснится? Мне бы домой.
Мне так хотелось на волю, прямо зудело под хвостом. Видимо, у меня были такие умоляющие глаза, что, взглянув на меня, Вениаминыч рассмеялся.
— Ладно. Я не против, — сказал он. — Только от Полянских держись подальше. С ними я тоже беседу проведу.
— Ура! Я на всё согласен, — не смог скрыть я своей радости.