На секунду Розамунда задержалась в дверях, оглядывая знакомую картину — воплощение неизменной и полной защищенности. Подобное чувство она испытывала только здесь и нигде больше. Разве что очки Джесси, хоть и знакомый предмет, едва уловимым диссонансом выбивались из стройного хора кухонного мирка. Джесси надевала их раз в неделю исключительно в эпистолярных целях, и на ней они до сих пор смахивали на деталь карнавального костюма; так же, как обыкновенные письменные принадлежности: чернила, бумага, промокашка — в этом окружении походили на предметы театральной декорации, не вписывались в общее целое.
Но уже в следующее мгновение Джесси заметила в дверях гостью, сняла очки и снова стала сама собой. Был соблюден непременный коротенький ритуал: Джесси двинулась, словно собираясь почтительно встать, а Розамунда поспешно заставила ее остаться на месте, сама уселась за стол напротив нее и принялась расспрашивать о племянницах. В этот раз Джесси сообщила, что мужа одной из них перевели в ночную смену и это дурно сказалось на его желудке.
— Сырое яйцо, взбитое с молоком, — вот что ему нужно первым делом, как встанет поутру, — заявила Джесси с твердой убежденностью, которая, несомненно, должна была преодолеть тринадцать тысяч километров тверди земной и хляби морской и излечить страждущего. — Я вот как раз пишу ей, что надо бы подержать его на этом две-три недельки, а уж потом можно дать хорошее коричневое яйцо всмятку. Знаете, мисс Розамунда, у них там бывают отменные яйца. Настоящие крупные яйца, только что из-под курицы.
«Мисс Розамунда», возможно, не самое удачное обращение к женщине, которая уже восемнадцать лет как замужем, но давным-давно, после нескольких месяцев неловкости, когда она вообще никак не называла Розамунду, Джесси молча и совершенно самостоятельно решила, что раз «мадам» совершенно не сочетается с «молодым господином Джефри», то единственный выход — данное некорректное обращение. С тех пор и появилась «мисс Розамунда».
— Вот, поглядите-ка. — Джесси вытащила из конверта плотный блестящий кусочек картона. — Она уже прислала мне подарок на день рождения, чуток рановато. Надо думать, почта и все такое, хотела, чтоб уж наверняка… Красота, правда?
Она протянула Розамунде аляповатый календарь, сплошь изукрашенный голубыми и серебряными цветами, среди которых вились голубые и серебряные добрые слова и пожелания.
— Я пока не стану им пользоваться. — Джесси осторожно спрятала календарь в конверт. — Пусть уж новеньким полежит до поры до времени. А по правде, неохота мне со старым расставаться…
— С кем расставаться? — Джефри вошел в кухню и с улыбкой смотрел на них. — О чем это вы, девочки, тут сплетничаете?
Он вроде бы над ними посмеивался, но Розамунда знала: ему по душе то, как она пришлась ко двору в его старом доме. В известном смысле, пожалуй, лучше, чем он сам. Джефри бывал рад, когда она вот так заходила на кухню поболтать со старой Джесси.
— Мы о календаре Джесси, — объяснила Розамунда. — Племянница прислала новый, а ей бы хотелось оставить милый старый домик, только листочки с числами поменять. Правда, Джесси?
Они все взглянули на стену, где висел вырезанный из фанеры домик с нарисованными шторами на окнах и мальвами вдоль стены, а в двери — отверстие, куда вставлялись число и месяц. Насколько помнила Розамунда, он всегда висел здесь, над столом, и короткий стишок, начертанный под крышей домика затейливыми, выцветшими от времени буквами, стал настолько привычным, что она его уже не замечала. В этот вечер она как бы заново увидела его и в первый раз за много лет внимательно перечитала:
Календарь Джесси. Молитва Джесси. В неспешном течении упорядоченной жизни, со стороны такой спокойной и неменяющейся, неужели даже она по временам испытывала душевное волнение, тосковала о покое и тишине? Неужели нежданным бурям случалось терзать и ее душу, и в ее сердце, под опрятным черным платьем с накрахмаленным передником, скрывались смятение и несказанное отчаяние? Не в эти ли мгновения Джесси читала и перечитывала строчки на маленьком деревянном домике и находила обещанный мир?