Нет, не реально.
И тем не менее, реально или нет, вот они: сумка, грязные туфли, пальто. Безмолвные, беспощадные, неуязвимые для аргументов. Им бесполезно доказывать, что все это не реально…
На мгновение в душу закралась нехитрая и очень соблазнительная мысль. В конце концов, Розамунда сильнее этих немых обвинителей — хотя бы потому, что она живая, а они нет. Все, что от нее требуется, это просто-напросто вымыть и хорошенько наваксить туфли; повесить пальто, чтоб как следует высохло, а потом пройтись по нему щеткой; сумку Линди доставить туда, где ей и место, — в дом Линди. И все. Никаких загадок, не над чем ломать голову.
Более ответственная часть Розамунды твердила, что это стало бы «злонамеренным искажением фактов» и «наглым сокрытием улик». Но ведь это совсем не так! Она всего-навсего приведет все в порядок. И больше ничего. Розамунда вдруг догадалась, как некоторым лгунам и мошенникам удается сохранить самоуважение — искренне сохранить. Они ни с кем не хитрят и ни от чего не спасаются, просто убеждают себя, что ничего такого не делали.
Но прежде чем она собралась последовать этой страусиной политике — или отказаться от нее, — раздался звонок в дверь, что привело Розамунду в состояние полной паники. Не соображая, что делает, она засунула сумку в шкаф, с глаз долой, и помчалась вниз.
Трудно сказать, почему у нее тряслись поджилки, когда она открывала дверь. Кого она боялась увидеть? Полицейского с ордером на ее арест? Дух отмщения Линди, полупрозрачный, в лязгающих цепях? Не удивительно, что Карлотта слегка отступила и вытаращила глаза:
— Силы небесные! Ты что, больна?
— Нет, не думаю. То есть, думаю, у меня был грипп, но я уже почти выздоровела… Теперь я в порядке. Проходи, пожалуйста. У нас тут, правда, разгром…
Розамунда несла первое, что придет в голову, стараясь тем временем успокоиться. И когда они с Карлоттой уселись в гостиной, ее лицо снова приняло нормальное выражение, или почти нормальное.
— Спасибо. — Карлотта с удовольствием плюхнулась в мягкое кресло, которое Розамунда ей пододвинула. — Я вообще на минутку — надо назад, к моему выводку. — Говоря о своем семействе, Карлотта всегда употребляла подобные полушутливые выражения — вроде бы у нее не четверо ребят, а гораздо больше, и все они гораздо младше, чем на самом деле: эдакая толпа неразличимых карапузов, дергающих за юбки Мать. — У меня поручение от твоего мужа. Он нервничает — целый день не может до тебя дозвониться. В результате позвонил нам.
— А зачем? Что случилось?
Наверняка что-нибудь насчет Линди. Сейчас любое известие — и то, что она нашлась, и что не нашлась — вселяло одинаковый ужас.
Карлотта вскинула удивленные глаза:
— Случилось? По-моему, ничего. Просто он хотел тебе передать, что сегодня придет поздно. Вот и все. Он такой внимательный, твой Джефри. Большинство мужей вообще не стали бы звонить, им бы и в голову не пришло побеспокоиться. Но у тебя, однако же, и видок! Это все грипп? Тяжко тебе пришлось?
Розамунда вроде твердо решила не говорить ни одной живой душе, каково ей было эти два дня, но неожиданное проявление сочувствия ее сломило. На самом деле главное, чтобы не узнал Джефри, а что плохого в том, чтобы поплакаться Карлотте? И потом, чем еще объяснить собственный кошмарный вид?
— Да, тяжеленько, — призналась Розамунда. — Это тот самый грипп-однодневка, который сейчас ходит, только у меня он затянулся на два дня. Прошлой ночью температура была 38,8, — добавила она, воодушевляясь рассказом.
Карлотта подалась вперед, озабоченно хмурясь. Можно было бы предположить, что ее заботит здоровье соседки, но Розамунда знала, что это не так. Карлотта разрывалась между двумя в равной мере дорогими для нее, но, к сожалению, противоположными образами: женщины, которая никогда не болеет, и женщины, у которой была температура выше, чем у кого-нибудь и когда-нибудь, и уж гораздо выше, чем жалкие 38,8 Розамунды. Второй образ победил со значительным преимуществом, и вскоре Розамунда внимала захватывающему описанию эпидемии кори, которая поразила дом Карлотты пять лет назад. С утра до ночи и с ночи до утра, с температурой 40,6, Карлотта не покладая рук ухаживала за «целой кучей детей», без всякой помощи. А как же муж? С мужем дело обстояло странно: не то чтобы он мало помогал Карлотте или не помогал вовсе, эгоистично переложив все на хрупкие женские плечи, он просто не фигурировал в рассказе. Хотя, конечно, все это время обретался где-то в доме.