— Ты знаешь, что делать, Мира.
— Нет, Гера. Так не пойдёт. Я не девка, которая по первому требованию бежит тебя обслуживать. Я не хочу секса, когда ты зол, — из последних сил борясь с подступающей паникой, я всё ещё пыталась держать удар.
— Вот значит, как заговорила, — предвкушение в его голосе не расслышать было невозможно. Он, наклонившись ко мне, ухватил волосы на затылке пятернёй и больно потянул на себя. Слёзы брызнули из моих глаз непроизвольно.
— Ты-Моя-Жена, Ми-ра, — проговорил медленно и чётко, разряжая обойму, заряженную словами, в упор, — а я твой муж. Я беру тебя когда хочу, где хочу и как хочу. И напоминаю, что сегодня ты успела развлечься в ресторане без меня. Теперь я всего лишь возьму своё.
— Гера! Что ты делаешь?! Я же люблю тебя, как ты…
Звонкая пощёчина отбросила меня на спину. Голова закружилась, в глазах задвоилось. Я неловко поднялась, помогая себе руками, и снова оказалась сидящей на ковре; пришлось пару раз тряхнуть головой, возвращая ясность мысли и зрения. И только тогда до меня дошло…
Мой любимый муж впервые поднял на меня руку!
Приложив ладонь к пострадавшей щеке, невольно сморщилась, я не собиралась демонстрировать, как мне больно, но получилось само собой.
— Заканчивай театр, Мира. И не смей говорить о любви после того, как ты ворковала и мило улыбалась первому встречному придурку… — Он встал подле меня и с презрительной ненавистью рассматривал с высоты своего положения.
Бесшумные ручейки расчерчивали мои щёки, но я их не замечала. Запрокидывая голову, смотрела вверх в заледеневшие любимые глаза, и сама себе раскапывала яму… Знала, надо действовать по-другому, осторожнее, хитрее, мудрее в конце концов. Но не могла. Не могла вести себя иначе, когда самый главный и важный человек моей жизни оскорблял и безжалостно топтал мои искренние глубинные чувства, а заодно безусловную преданность и слепую веру в него.
— Ты пожалеешь… Поверь, Гера, однажды настанет день, когда ты поймёшь, осознаешь и очень горько пожалеешь, о том, что именно умудрился разрушить причём своими собственными руками. Лишь бы не оказалось слишком поздно, муж, — невесело усмехнулась, паузой выделяя последнее слово и демонстративно слизывая кровь с уголка рассечённой губы.
Глава 12
Стояла долго я у врат тяжёлых ада,
Но было тихо и темно в аду…
О, даже Дьяволу меня не надо,
Куда же я пойду?
А. Ахматова, 1910
После моих слов мужа не осталось. Остался лишь зверь.
Ничего другого не знаю…, не помню…
Только его довлеющее присутствие я ощущала лучше, чем саму себя.
Кажется, я старалась закрыть голову руками, пока сжималась в позу эмбриона. Неужели засилье бестолкового интернет-контента хоть на что-то сгодилось? Так и недосмотренные когда-то видеоуроки по самообороне были недальновидно, но бескомпромиссно мной заменены на томик женского романа…
Или же тело само инстинктивно свернулось в то положение, в котором предполагалось причинение наименьшего вреда извне… когда кулаки обрушились на меня непрекращающимся градом ударов…
Не имею представления кричала ли я, плакала ли, а может умоляла. Просто некая иллюзорность происходящего накрыла непроницаемым туманом.
Возможно, я всё-таки пропустила удар в голову, не знаю, не помню… Но появившиеся совсем внезапно, и будто из ниоткуда порхающие солнечные птички вокруг головы не желали улетать, закрывая обзор, не давая проявиться осознанности, собраться с мыслями, чтобы вспомнить о самозащите или позвать на помощь хотя бы тётю Машу. Сделать хоть что-нибудь…
Я лишь сворачивалась улиткой и просто терпеливо пережидала, когда всё закончится. Я не слышала, как муж рычал и ругал меня последними словами. Я слушала только щебет золотых птичек, вертляво кружащих вокруг головы. И совершенно выпустила из виду, когда муж перевернул меня на спину, разодрал платье, бельё и воткнул толстый член. Я только почувствовала, что в меня вошёл раскалённый прут, стало нестерпимо больно из-за чего непроизвольно согнулась пополам. Но сильная ладонь надавила на грудь, требовательно прижимая к полу, и мне пришлось, захлёбываясь воздухом, хрипами и слезами откинуться назад. Гера, не щадя разводил бёдра широко в стороны, грубо мял руками нежную плоть и продолжал таранить уязвимое нутро. Мышцы трещали от жестокого обращения, голова раскалывалась. А моя душа… мне чудилось я горю в аду, если он действительно существовал… Но терпеть всё сразу оказалось слишком сложно, боль физическая наслаивалась на душевную и наоборот… Нет… что-то одно… иначе я не выдержу. Отключив чувства и отринув эмоции, я сосредоточилась на теле, не окунаясь в боль физическую, памятуя прошлый страх, а будто плывя с этой болью рядом. Мы плыли долго, иногда в кромешной темноте, иногда в компании золотых птичек. С ними было веселее, ибо своим трескучим щебетом они помогали отрешиться от страданий, будто прогоняли их взмахами крыльев.