========== Вступление ==========
Каждый хочет, чтобы его помнили и чтобы его спасли. Но главное — каждый желает, чтобы его поняли. Мы куча бестолковых, напуганных подростков, которые всего лишь хотят понять мир, в свою очередь не понимающий нас. Вы говорите, что из нас не выйдет ничего путного, и всё, что нас ждёт в будущем, это, простите, дерьмо чистой воды.
Вы думаете, что мы ломаем свои жизни, а проблемы, с которыми мы сталкиваемся, на самом деле не так серьёзны и масштабны, как кажется. Вы отмахиваетесь, говоря: «Ты всего лишь подросток» и «Ты не знаешь, что такое жизнь». Но Вы неправы. Вы так, так, чёрт возьми, неправы.
Вы ведёте себя так, будто сами никогда не были подростком. А самое интересное — Вам кажется, что всё, что делают подростки “нового поколения”, неправильно и — потому что Вы не можете найти другое слово — бесчеловечно. Но знаете, что? Ваши родители говорили о Вас то же самое двадцать лет назад.
Я не рассчитываю на то, что Вы со мной согласитесь, я просто-напросто прошу прочитать эти истории и принять их. Я прекрасно знаю, что вы, взрослые, слишком гордые. Вы отказываетесь признавать, что неправы, даже когда это очевидно.
Я… вернее, мы хотим изменить Ваше мнение о нас. Чтобы Вы поняли, что мы — это нечто большее, чем странная музыка и вызывающая одежда.
Мы хотим быть подростками, в корне взорвавшими общественные стереотипы.
Ведь, на самом деле, мы такие же люди, как Вы, независимо от того, хотите Вы это признавать или нет.
Искренне Ваши,
Бестолковые, напуганные подростки всего мира.
========== Утрата ==========
Комментарий к Утрата
Adventure Club — Wonder (feat. The Kite String Tangle)
Имя: Ривер Шэнси
Дата: 9 февраля 2012
Период*: ?
Все задержания после уроков нужны именно для этого — чтобы писать такие письма, чтобы показать Вам, кто такие подростки на самом деле (Ваши слова, не мои). Что же это значит? Вы думаете, мы — это какие-то существа, с которыми вам, родителям, приходится возиться, но Вам некогда, Вы не хотите напрягаться, Вам проще заставлять нас писать такие вот письма? Ваша жизнь, наверное, довольно жалкая, если хотите знать моё мнение, хотя Вы ведь не хотите: никто никогда не спрашивает моё мнение.
Вот ты, может, думаешь, что я не слышу тебя за музыкой, но ты очень ошибаешься. Я тебя отлично слышу. Слышу, как ты говоришь каждому в этой комнате, что я — ни на что не годный, неблагодарный, самовлюблённый тупица, думающий только о себе. Что ж, может, я и правда так ужасен, но я никогда не был лицемером.
Знаешь, ты ведь никогда не говорил со мной. Ни дома, ни в школе никогда не усаживал меня рядом и не заводил разговор. Ты судишь меня по моему поведению. Если бы ты обращал внимание, то заметил бы перемены, которые со мной произошли. Если бы ты только обращал внимание, если бы тебе было до меня дело, ты бы заметил то, что у тебя было прямо под носом, услышал бы, как я сдерживаю крик и в кровь разбиваю руку о стену.
Но ты ничего этого не слышал. Ты даже не спрашиваешь себя, почему, а если бы и спросил, то всё равно я для тебя не настолько важен, чтобы искать ответ.
Ты говоришь, что хочешь узнать, кто такие подростки на самом деле, а это означает понять, что такое любовь и утрата. Это, может быть, одно и то же, потому что нельзя любить, не теряя.
Мы теряем стольких людей каждый день, а вы этого даже не замечаете.
Говорят, самые несчастные люди — это те, кто видит мир таким, какой он есть, без прикрас, без всякой мишуры. По крайней мере, так говорит мисс Диаз, мой учитель психологии.
Ты ведь помнишь Алекс, да? Может, и не помнишь, ну, неважно. Когда-то она постоянно приходила к нам домой. Она была самой большой опорой в моей жизни. Когда никому не было дела до меня, ей — было. И мне хотелось верить, что я тоже был самой большой опорой для неё. Она была солнцем, тёплым и ярким, а я был луной, холодной и скрытой.
Мы как-то ладили. Как бы мне хотелось, чтобы мы ладили всегда!
Это случилось в ту ночь, когда я сказал, что хочу пойти учиться дальше. Честное слово, пап, тогда я правда собирался это сделать. Но у жизни есть свойство меняться, нравится тебе это или нет.
Мы с Алекс сидели на крыше и говорили о нашем будущем. Так, как будто мы и в самом деле знали, что будет дальше. У Алекс было такое свойство: когда ты с ней говорил, то непременно верил всему, что она скажет. Она так была уверена в себе, что я верил: она добьётся в жизни всего, чего хочет.
В конце концов и наша одежда, и ночной воздух пропитались сигаретным дымом. Между ног была зажата полупустая бутылка «Jack Daniels». Мы были где-то там, далеко, возможно, на Луне, влюблённые в ликёр, и наш смех отдавался эхом по всем окрестностям.
Не знаю, не помню, когда это случилось. Может, так луна повлияла, или то была улыбка Алекс, от которой меня бросало в жар. А может, всё дело в том, что, как бы я этого ни скрывал, я безнадежно влюбился в девчонку, которой предстояло стать кем-то, в то время как мне было суждено оставаться никем.
Я поцеловал её.
Губы у неё были ледяные, и я было подумал, что она сейчас скажет: «Ты должен уйти». Они же всегда так говорят в слезливых мелодрамах, правда?
Но, как раз когда я хотел извиниться, она запустила руку в мои волосы и поцеловала в ответ.
В этом поцелуе было что-то неправильное, но я сперва не хотел в это верить. Не хотел верить, потому что растерялся, утонул в собственном счастье.
И не верил, пока мы не очутились в её комнате. Алекс положила голову мне на грудь, и мои подозрения оправдались. Она повернулась, чтобы взглянуть на меня, и, пап, её взгляд был холодным до такой степени, что до костей пробирало. У неё в глазах не было жизни — я как будто на труп смотрел, надеясь, что он оживет. Может, я ошибся. Может, не она была солнцем, а я. Но тогда я не мог об этом думать, я прямо к месту примёрз под её холодным взглядом. Нравится, когда на проселочной дороге чуть не переедешь зайца? И как он пялится на огни твоих фар, застыв от ужаса перед близкой гибелью, а в последний момент стряхивает оцепенение и срывается с места, да так, что только пятки сверкают?..
Вот так было со мной. Только я не побежал — я обнял её.
Ты, наверное, думаешь, что всё это — просто подростковая чушь. Что лет через пять я даже имени её не вспомню. Не понимаю, как ты, именно ты, можешь в это верить. Но знаю, что веришь. Слышу, как ты говоришь об этом всем в комнате, пока я пишу.
Ты такой лицемер. Ты такой сраный лицемер, отец, потому что, если всё, что ты говоришь, — правда, почему же тогда она стала моей матерью? Почему твоя школьная любовь стала моей матерью? Ты потерял её, я потерял её; мы оба потеряли её.
И Алекс я тоже потерял.
И я хочу их вернуть, нет, мне нужно их вернуть.
Даже если ты здесь, ты не здесь. Ты никогда не был рядом, когда был мне нужен.
И без всякого труда я научился тоже не быть рядом, прямо как ты.
18 октября 2011 года Алексис Джейтс покончила жизнь самоубийством.
18 октября 2011 года я, сын директора средней школы штата Индиана, хотел последовать за ней на тот свет.
Потерять её было невыносимо, как будто в груди осталась огромная зияющая дыра, и никто её не видел, кроме меня самого. Как будто меня преследовала ледяная вонь, иногда больше, иногда меньше, громадная дыра в груди позволяла дышать, и запах не был уж слишком невыносим. Но, как бы тщательно я ни старался отвлечься, воспоминания врывались, как поезд, несущийся со скоростью девяносто миль в час, и я был бессилен.
Но я достаточно мужчина для того, чтобы плакать, для того, чтобы смотреть боли прямо в лицо. В отличие от тебя, я не убегаю, когда боль подходит слишком близко, нарушает зону комфорта.
А хуже всего то, что я хочу быть похожим на тебя. Господи, я даже не знаю почему, но хочу. Я имею в виду, что тоже хочу убегать. Это ведь просто: убегать от проблем, потому что ты недостаточно силён, чтобы противостоять им. Я хочу научиться этому, хочу научиться не думать. Но я хочу оставить память о ней живой. Даже если мир вокруг меня разобьётся вдребезги.