Во вторник 23-го октября, в шестом часу вечера, Аркаша Чистов стоял у окна, смотрел сквозь залитые стекла на свой Кузнечный переулок, точно сквозь чужие очки, и думал: «И чего они таскаются по улицам, эти люди, сидели бы лучше дома да чай дули в кругу семьи…» При слове «семья», в мыслях произнесенном, у Аркаши заныло сердце – и было отчего: не так давно расстроилась его свадьба.
С Ритой Мук он познакомился два года тому назад. Тогда это была донельзя худая, носатенькая, вообще малопривлекательная девушка с внимательными глазами и такими полнокровными, припухлыми губками, что их настоятельно хотелось отведать, как обыкновенно хочется первой черешни, когда на дворе еще стоят майские холода. Дело было в Бобыльске, неподалеку от Петергофа, в конце июня, на пикнике; день выдался серенький, но сухой и теплый, изредка между тучами проглядывало голубое, и сердце, точно отвечая ему, веселее гоняло кровь, а Чистов сидел на траве чуть в стороне от компании, между корзинами с розовым вином, апельсинами и горячим пеклеванным хлебом, и размышлял о том, отчего это ему сегодня так хорошо, как-то по-новому хорошо?.. Немного позже, несколько раз встретившись глазами с носатенькой Ритой Мук, он наконец понял, отчего ему сегодня так хорошо, – оттого, что рядом с ним была эта самая Рита Мук. В груди у Аркаши разлилась какая-то горячая, даже воспаленная нежность, точно у него поднялась внезапно температура, что, впрочем, с ним случалось и прежде, например, когда в детстве мать, приговаривая, дула ему на ссадину, полученную в мальчишеской потасовке или по случаю беготни. Это чувство было настолько полным, самодостаточным, что Аркаша Чистов пальцем не шевельнул, чтобы как-то блеснуть и даже просто привлечь к себе внимание Риты Мук, а только пил, ел, больше помалкивал и тупо прислушивался к речам бородатого незнакомца с мелкими чертами лица, какие бывают у грызунов.
– Всеобщее избирательное право в России, – говорил незнакомец, – это национальная катастрофа! Помилуйте: разве наш пензенский опившийся Робеспьер выберет в Государственную думу дельного человека? Да ни в коем случае, и уже потому ни в коем случае, что дельный человек не станет тратить время на говорильню, партийные дрязги и прочую ерунду!.. А выберет он обязательно бездельника, мерзавца, сладкоголосого дурака, выберет по той простой причине, что он не отличает террориста от либерала, что он стеной станет за бандита с большой дороги, если тот посулит ему вечный базарный день!..
Аркаша Чистов вполслуха слушал речи бородача, то и дело косил в сторону Риты Мук и думал о том, что человеку нужно для счастья совсем немного: дом, который нельзя отнять, жена, которая не уйдет к другому, любимое дело, которое наполняет смыслом существование, мелкие радости, которые скрашивают досуг, – в сущности, вот и все. Особенно занятным ему показалось то, что этот идеал осуществим равно в Патагонии, при первых Сасанидах и в случае недорода.
После пикника в Бобыльске они не виделись примерно полтора года, и Аркаша уже подзабыл о существовании Риты Мук; только иногда оживала в нем нежность, обжигающая нутро, но он не знал, к чему ее отнести, и принимал за томление плоти, которое было так естественно в положении молодого холостяка. Но вот как-то студеным январским днем, когда опасно было прикасаться к металлическим ручкам подъездов и молочного цвета пар валил сквозь решетки канализации, он столкнулся лицом к лицу с Ритой Мук на углу бывшей Никольской улицы и Театральной площади, остолбенел, и вдруг на него напало головокружительное ощущение, точно земля ни с того ни с сего перевернулась ногами вверх. Видимо, Рита Мук почувствовала нечто схожее, ибо они, не сговариваясь, двинулись бок о бок вдоль Офицерской улицы, завернули в первую попавшуюся подворотню и соединились в коротком, паническом поцелуе, как на пару выкрали кошелек.
С тех пор они виделись каждый день; в любую непогоду они гуляли рука об руку либо в Летнем саду, среди пеналов для статуй, похожих на нужники, либо вдоль набережной Мойки, от Поцелуева моста до Новой Голландии, либо вокруг Михайловского дворца. Разговаривали они мало, поскольку были сосредоточены на чувстве взаимного магнетизма, которое воспринимали как сокровенное знание и редкую благодать, но неизменно обращали внимание на разные оскорбительные мелочи, вроде матерной брани и даже скомканных бумажек на мостовой. Мысль о браке казалась им недостойной, так как она слишком смыкалась с бытом, – настолько их близость была таинственна и чиста.