А потом настал день, когда Филиппу ввели под кожу каплю молочно — белой жидкости, изготовили вирус для распыления и основательно оросили ему нос и горло. Потом все уселись и стали ждать.
Прошло три дня, а они все еще ждали.
— Идея — то была великолепная, — угрюмо заметил Джейк и решительно захлопнул пухлую тетрадь с записями, — Только вот беда: ничего из нее не вышло.
— А где Коффин?
— Три дня назад свалился. Нервное расстройство. Ему все мерещится, что его вешают.
Филипп вздохнул.
— Что ж, видно, чему быть, того не миновать. Очень приятно было познакомиться с тобой, Джейк. Жаль, что все обернулось так печально.
— Ты сделал все, что мог, старина. Все, что мог.
— Да, конечно. Приятно тонуть в ярком свете…
Филипп умолк на полуслове, глаза у него стали круглые. Нос сморщился. Он разинул рот, всхлипнул — давно угасший рефлекс чуть шевельнулся в нем, воспрянул и…
Филипп чихнул.
Он чихал минут десять без передышки и под конец весь посинел и жадно ловил воздух разинутым ртом. Он схватил Джейка за руку и тряс ее изо всех сил, а из глаз у него ручьем текли слезы.
— Да, придцип был совсеб простой, — говорил Филипп после, когда Элли ставила ему на грудь горчичники и подливала горячую воду в ножную ванну. — Саба вакцида построеда да деб же, да реакции адтитело — адтитело. Адтитело противостояло вирусу, это бы субели; потоб дуждо было дайти такое адтитело, которое противостояло бы дашебу адтителу.
Он отчаянно чихнул и со счастливой улыбкой накапал в нос лекарство.
— А сумеют они поскорее его приготовить?
— Приготовят как раз к тобу вребеди, когда людяб уже девтерпеж будет сдова заполучить дасборк, — сказал Филипп. — Есть только одда загвоздка…
Элли Доусон сняла с огня бифштексы и поставила их, еще шипящие в масле, на стол.
— Загвоздка? — переспросила она.
Филипп кивнул и с притворным удовольствием принялся пережевывать бифштекс; на самом деле мясо казалось ему ничуть не вкуснее размокших галет из солдатского пайка.
— Это даше довое зелье отличдо действует, даже чересчур.
Он высморкался и потянулся за свежим платком.
— Божет, я и ошибаюсь, до кажется, от этого дасборка бде уже де избавиться до сабой сберти, — печально сказал он. — Разве что удастся дапустить да это адтитело еще какое — дибудь противоадтитело…
Пер. Э. Кабалевской
Подделка
Проваливаясь в черноту Млечного пути, космический корабль стремительно преодолевал пространство. Его путешествие было долгим. И вот, наконец, близка цель — третья планета Солнечной системы.
Возле навигационных приборов сидел Дональд Шавер, иногда поглядывая на схему Космоса. Вдруг лицо его побледнело, и дрожь сотрясла узкие плечи.
С размаху открыв дверь, в рубку вошел светловолосый великан. Дружелюбно улыбнувшись, он зычно произнес:
— Ну как, Донни! Выбрались ли мы, наконец, из этой чертовой космической дыры, а? Что скажешь?
Улыбаясь, он привычным взглядом окинул пульт со светящейся красной точкой, посмотрел в иллюминатор, и от удовольствия потер руки:
— До Земли не так уж и далеко!
— Я хочу домой, — тоскливо произнес Шавер.
— He. только ты, но и восемьдесят других парней. — Светловолосый гигант рассмеялся: — Не волнуйся, мы близки к цели. Еще несколько дней и…
— Я хочу быть дома сейчас же! — тонким мальчишеским голосом закричал Шавер.
У него перехватило дыхание, и дрожь волной прошла по всему телу. Блондин встревоженно посмотрел на него:
Донни, — сказал он мягко. — Что случилось, парень?
— Мне плохо, Скотти. Я совсем болен. Пожалуйста, вызови доктора.
Снова дрожь сотрясла его тело. Руки, вцепившиеся в край стола, разжались, и Шавер начал падать.
С неожиданной для своего роста ловкостью гигант подхватим его и бережно положил на палубу.
— Держись, Донни, — прошептал он. — Все будет в порядке.
Шавер вдруг согнулся, задыхаясь в приступе кашля. Лицо его посинело. Тело задергалось в конвульсиях. Внезапно он затих.
Скотт, метнувшись, схватил телефонную трубку:
— Немедленно соедините меня с центральным пультом. Скорее пошлите сюда доктора! Мне кажется… — Широко открытыми от ужаса глазами гигант посмотрел на неподвижное тело — Мне кажется, он умер!
* * *
Вытянув длинные ноги, доктор Джон Крофорд сидел в удобном кресле, курил и хмуро смотрел в иллюминатор. Трехдневная щетина и огромная копна нечесаных волос придавали ему неопрятный вид. Один из членов экипажа назвал его за внешний облик «многодумом». Он был худ и долговяз, но, если бы побрился и причесался, его можно было бы назвать красивым.