Для истребления грызунов англичане привезли из Европы на остров кошек. Но кошки повели себя странно: не хотели ловить крыс, одичали и стали объединяться с ними для нападений на мелкую домашнюю живность.
Зная об этой особенности острова, капитан-директор запретил китобойцам подходить к причалам Джорджтауна и приказал снабженцам тщательней просматривать корзины с овощами и фруктами, доставленные местными торговцами на лодках, чтобы не пополнить подпольное население трюмов «Салюта» новой породой крыс.
В заливах острова водились огромные черепахи, издали похожие на всплывшие мины, и множество акул. Зубастые обжоры настороженно ходили почти у поверхности воды вокруг китобойцев в ожидании добычи. Больше всего мы видели белых акул, но иногда всплывали из глубины голубые хищницы, опасные для человека.
— Эге, братцы, здесь не очень-то покупаешься! — заявил измазанный кочегар, собравшийся поплавать. — В два приема слопают и пуговиц не выплюнут.
Акулы пожирали все, что им бросали за борт: мыло, мочалки, промасленную ветошь, старые тапочки, пустые консервные банки. Пасть у тупорылых обжор расположена так, что они не могли' просто, как щуки, заглатывать добычу с ходу, а всякий раз поворачивались брюхом вверх, чтобы схватить ее снизу.
Обычные, даже самые крупные сомовьи крючки на акул не годились. Они ломались. Пришлось пустить в ход самодельные стальные крючья, заточенные напильниками.
Привязав сдвоенные крючья к тонкому стальному тросу, рыболовы наживляли свои удочки выпрошенными у коков кусками трески и мяса и бросали за корму.
Акулы стаей набрасывались на добычу и начинали драться, мешая друг дружке повернуться для заглатывания приманки… Все же какой-нибудь из хищниц удавалось словчить: на секунду показывалось ее белое брюхо, и наживка исчезла в разинутой 'зубастой пасти. Тут рыбак, не зевай, подсекай что есть силы и зови на помощь товарищей, иначе сам угодишь за борт на завтрак акулам.
Обычно за трос хватались зеваки, они с помощью багра дружными усилиями вытаскивали из воды на палубу извивающуюся, норовящую сильным хвостом перебить морякам кости акулу и успокаивали ее ломом или кувалдой.
Улов оказался богатым, но наш кок Ваня Туляков, прозванный за тощее тело и длинные руки «кренделем», не брал его на камбуз.
— Ну их к лешему, этих акул! — говорил он. — Они человечину жрут.
С акул рыболовы сдирали жесткую, как терка, кожу и клещами выдергивали зубы. Кожа годилась на всякие поделки и полировку дерева, а из зубов получались сверкающие ожерелья — подарки для невест и жен. Мясо же шло на наживку.
Нашему камбузнику Анатолию Охапкину — вялому, словно дремлющему на ходу увальню, матросы дали имя «Тоша Самый Малый Ход», или, сокращенно, — «Самалход». Камбузник выполнял на судне «женскую работу»: чистил картошку, мыл посуду, убирал кубрики, каюты и гальюны.
Ел Самалход за троих, и зубы имел такие, что ему могла позавидовать акула. Говорил он неразборчиво, глотая окончания, и при этом хвастался: «Меня родная мать не понимала». Но наш кок Ваня Туляков хорошо разбирал его речь и стал в команде добровольным любителем-переводчиком Тоши.
Как-то на стоянке, отрубив большой кусок акулятины, Тоша Самалход нацепил его на крюк и спустил за борт не там, где дрались акулы, а с носа. Вода здесь была прозрачной, не взбаламученной. Тоша видел, как наживка беспрепятственно опустилась почти до дна, а там кто-то с такой стремительностью ее схватил, что поднявшаяся со дна муть все закрыла.
Чувствуя, как трос задрожал от живой тяжести, Тоша крикнул:
— Братцы, у меня кто-то другой! За дно хватается, не отпущает…
Но к нему никто не спешил, думали, что этот увалень подцепил крюком подводную скалу и силится оторвать ее ото дна. Лишь вездесущий радист Фарафонов заглянул за борт и сказал:
— Твою добычу надо на талях вытаскивать. Механика зови.
— Давай-давай, подмоги чуток, — просил побагровевший от натуги Тоша.
Они оба ухватились за трос и вытащили на палубу глазастое головоногое чудовище, с крепким клювом, как у птицы, и длинными щупальцами, похожими на извивающихся змей.
Это было столь неожиданно, что рыболовы сначала онемели, а потом кинулись наутек. При этом Тоша оказался гораздо проворней Фарафонова: он, как белка, вскарабкался на мачту и очутился в «вороньем гнезде».
— Осьминог, — определил механик. — Ишь жадина!
Вытащенный осьминог, пятясь, пытался уйти со своей добычей в море. Тут механик всполошился:
— Братцы, не пускай… держи его!
Мы окружили осьминога и попробовали отнять у него акулье мясо, но он так вцепился в него своими щупальцами, что боцман с трудом отодрал его от крючка.
— Вот это рыбка! — обрадовался прибежавший кок. — Щупальца осьминогов — самое деликатесное лакомство. Я вам его так разделаю — пальчики оближете.
Но жаркого из осьминога нам отведать не удалось. Фарафонов, вызванный к радиотелефону, мгновенно проболтался. С «Салюта» пришел приказ: «Осьминога сохранить живым и передать ученым для исследований». И наша добыча уплыла на флагман. Нам осталось лишь посудачить да вызвать Улу Ростада на разговоры о головоногих жителях глубин.
— Что это за осьминог! — сказал норвежец — Таких молодых дуралеев руками на отмелях ловят. Вот если вам повстречается старик брюхатый, с зеленой бородой под клювом, тот не выпустит. Топором от него не отобьешься. Одно щупальце обрубишь, он двумя другими схватит и четвертым по ногам и рукам скрутит. Я видел, как осьминог быка с пирса уволок. А есть чудища пострашнее, они кальмарами зовутся. У них не восемь щупальцев, а десять, и пятнадцатиметровой длины. Присоски с блюдечко, и посередине коготь, чтобы жертва вырваться не могла. Кальмары даже на кашалотов нападают. Кашалот, как известно, способен занырнуть до преисподней. Миля для него не глубина. Движется он там в кромешной тьме и, выискивая добычу, рылом камни ворочает. Все живое от кашалота, точно от дьявола, бежит и прячется, а кальмар — нет, притаится в засаде и ждет. Как только обжора приблизится к нему, кальмар хвать его, обовьет щупальцами и старается удержать на дне, чтобы кашалот без воздуха задохнулся. Тут начинается водоверчение. Если кашалоту удается оторвать душителя от подводных скал, то на поверхности он быстро с ним расправится: выпрыгивая из воды, тяжестью своего тела оглушит кальмара и перегрызет ему щупальца. Но если кальмару посчастливится удержать на дне зубастого, то киту конец: все его соки, жир, спермацет будут высосаны. Брюхо у этого головоногого больше парового котла. Бывает, что кальмары малые суда опустошают. Да, да, сам слышал.
Ула закурил трубку и рассказал одну из своих устрашающих баек:
— Как-то, после штормовой трепки, звероловы с «Эстадоса» под утро заскочили в бухту. Они так измотались, что забыли про еду, бросили якорь и повалились спать. Вахтенным оставили Билла Каракаса. Тот тоже был не железным человеком. Стоять-то стоял, но в то же время как бы сон видел: Биллу мерещилось, будто у кормы всплыло отражение луны и на судно сразу же выползли толстые змеи. Змеи, обшарив палубу, полезли в каюты, кубрики и принялись вытаскивать разоспавшихся зверобоев. Билл хотел засвистеть в дудку, чтобы разбудить товарищей, но ничего не получилось. Видно, со страху губы у него онемели и глотка пересохла. Смотрит Билл — одна из змей устремилась на мостик. Головы у нее нет, по всей длине лишь присоски да крючки. И вахтенный сразу понял, кто на судне разбойничает. Мгновенно сон отлетел. Схватив топор, Билл перерубил щупальце, вцепившееся в него. Но на месте обрубленного появилось другое. Вахтенный едва увернулся от него и, не раздумывая, вскарабкался на фок-мачту. Добравшись до бочки, он присел в ней на корточки и сжался, чтобы укрыться от глаз кальмара. Просидел он в «вороньем гнезде» до рассвета и только при солнце решился спуститься вниз. И тут чуть не свихнулся. Оглядел каюты и кубрики, а в них ни одной живой души не осталось. Даже промысловый трюм был опустошен. Вот какие обжоры эти кальмары!