Отто Штайгер
Избранное
Рассказы
Резчик продольных полос
Он был резчиком продольных полос на большой бумажной фабрике. Вместе с ним работали и резчики поперечных полос, но он не зазнавался. Отнюдь! Он разговаривал и шутил с ними, как с равными. Правда, к себе домой не приглашал: жена не позволяла. «Ведь есть же разница», — говорила она.
Он сносил это, так как знал, что у жены золотой характер и она во всем готова идти ему навстречу. Вот только поговорить с ней не удавалось — она была молчаливого нрава. Сначала он жалел об этом, а потом, когда и у самого пропала охота разговаривать, был даже рад, и жизнь его потекла бодро и весело. Проснувшись рано утром, он считал себе пульс и отправлялся на фабрику, где весь день резал свои продольные полосы. Ему и в голову не приходило, что кто-то может нарушить размеренное течение его жизни.
Но время шло, и, когда ему исполнилось семьдесят (ни днем раньше!), его подозвал к себе шеф резчиков продольных полос и повел в главное здание. Там их дожидался еще один господин, и он объявил:
— Вассерман, вам теперь семьдесят лет. С вас достаточно. Вы нам больше не нужны. С завтрашнего дня можете оставаться дома.
Вот так это и случилось. Вассерман жадно ловил ртом воздух, его охватил ужас.
— Нет! — крикнул он. — Не надо.
Но господин настоял на своем; вполне может быть, что он испытал нечто похожее на жалость, когда увидел на лице Вассермана слезы. Во всяком случае, он добавил:
— Мы будем и впредь платить вам часть вашего оклада. Небольшую, правда, но вы человек старый, у вас скромные потребности.
Однако Вассермана волновало совсем другое. Как прожить день, не сделав ни одной продольной полосы? Вот чего он не мог себе представить. А жена? Что сказать ей?
Вечером, когда она, молчаливо-неприступная, стояла у плиты, он понял, что ей ничего не следует говорить. Ни в коем случае. Она и так кашляла вот уже целую неделю, перестала класть в пищу соль. Такого позора она бы не пережила.
Он так ей ничего и не сказал и на следующий день вышел из дому пораньше, будто спешил на работу. На Шведском мосту он остановился и долго смотрел вниз, на воду. Но время текло медленно, было все еще только девять часов утра. Он пошел дальше. Вдруг ему пришло в голову, что не следовало бы открыто разгуливать по улицам. Могли встретиться знакомые или соседи, а уж они-то не преминут с многозначительной ухмылкой доложить жене, что видели его там-то и там-то. Тогда придется во всем сознаться. Кого-кого, а свою супругу он знал хорошо.
Поэтому он стал уходить в отдаленные парки и часами прятался в кустах. Когда приближался сторож, он откашливался и напускал на себя такой занятой вид, будто готовился к кругосветному путешествию. Так проходил день за днем, и каждый тянулся целую вечность. В конце месяца он принес домой свою пенсию.
— Маловато, — сказала жена.
Но он все уже обдумал и ответил, что резка продольных полос переживает сейчас глубокий спад.
— Разумеется, — добавил он, — я могу взяться и за резку поперечных. Тогда и заработок будет выше.
— Нет, нет, — испугалась она, — ведь есть же разница. Будем экономить.
Так прошло полгода. Но потом наступила зима. В парках стало спокойнее, но на скамейках лежал снег. Вассерман дрожал от холода. И тут к нему пришла спасительная мысль: музей! Музеи всегда пусты. И в них тепло. Следующие дни он ходил по очереди в каждый из трех музеев и нашел в них то, что искал: покой и тепло.
Охотнее всего он ходил в Музей естественной истории. Там в натуральную величину демонстрировались различные животные, в том числе и доисторический человек. За стеклом стояла гробница ребенка, умершего шесть тысяч лет назад, и Вассерман подсчитал в утренние часы, когда еще не было посетителей, насколько увеличилось бы население земли, если бы этот ребенок не умер преждевременно, а стал взрослым человеком и произвел на свет троих детей, те в свою очередь произвели по трое детей каждый и т. д. Получалась астрономическая цифра, такое количество людей земля не в состоянии была бы прокормить, несмотря на все удобрения, и он поблагодарил про себя провидение, которое не позволило этому ребенку осуществить столь губительные для потомства замыслы.
По понедельникам Музей естественной истории закрывался на уборку, и он шел в Музей искусств. Однако висевшие там на стенах полногрудые и широкобедрые женщины мало его интересовали. Все это было ему известно по собственному опыту и не производило на него впечатления.
Месяцы ежедневных скитаний изрядно расшатали его здоровье, он выглядел усталым и измотанным; служители музея, приметившие частого посетителя, принимали его за ученого; здороваясь с ним, они прикладывали руку к козырьку и называли его профессором.