Но всё пошло, естественно, не так, как планировалось.
— Да… Закрутились дела… — мама была задумчива и даже слегка подавлена. Мы сидели в традиционном месте всех семейных советов — на кухне. Она подперла щеку рукой и грустно рассматривала меня.
— Мам… — осторожно начал я, — ну, чего ты?‥ Все, ведь, в порядке… Для комсомола и милиции песни уже есть… Всем нравятся и обе уже одобрены "наверху"… С Италией, конечно пока не понятно, но я уверен в успехе. А Романов, когда вчера слушал "блокадную", даже прослезился… Я же тебе рассказывал в подробностях!
Мама согласно закивала, но озабоченность на лице и тревога в глазах никуда не делись.
— Ма… — я приступил к самому главному, — теперь важно не снижать темп и не "опускать планку"… Новые песни уже написаны, с группой надо репетировать… И… и в Москву пора переезжать.
Мама молча рассматривала дверной косяк за моей спиной.
— Мам?‥
— Все так ужасно… быстро, — она нервно сцепила пальцы рук, — а если ты не справишься? В какой момент ты так вырос? Я даже не поняла… — голос дрогнул и на глазах выступили слезы.
Через секунду я стоял около мамы, прижимал её голову к своей груди и осторожно гладил ладонью ещё не поседевшие волосы.
И в этот момент НАКРЫЛО…
— Бесполезно, — дежурный реаниматолог, делавший непрямой массаж сердца, выпрямился и поправил растрепавшиеся волосы, — мне жаль…
Он отошёл от маминой кровати, а я встал рядом и бездумно гладил ставшие седыми за время болезни волосы, до тех пор, пока санитары не прикатили из морга громыхающую каталку.
Дичайшим усилием воли я пытался сдержаться. Но это же мама… она сразу почувствовала неладное и подняла на меня глаза…
А к Романову я ездил вчера…
Встрече традиционно предшествовал звонок помощника Первого секретаря Ленинградского обкома:
— Как твои дела, Витя?! Как успехи в школе?! — мягкий баритон Виктора Михайловича излучал симпатию и расположение, но я был начеку — поблагодарил за заботу и отбрехался, что все хорошо… включая ("мать её"!) учебу.
— Вот и славно! — Жулебин обрадовался моим успехам в учебе так, как-будто от этого зависел "мир во всем мире".
Из дальнейшего разговора выяснилось, что Григорий Васильевич вернулся из отпуска с Рижского взморья и готов выкроить минутку для нашей встречи.
— Когда ты сможешь? — деликатно поинтересовался мой тезка.
И услышав, явно ожидаемое, "в любое время" сообщил, что машина "подойдёт" за мной через 20 минут…
Под тяжёлым взглядом Романова сушка застревала у меня в горле.
— Григорий Васильевич, — попытался оправдываться я, — всё равно Ленинград остаётся моим родным городом… и я всегда буду помнить, кто первым меня поддержал и помог… и даже жизнь, наверное, спас…
Помогло мало… если помогло, вообще. Романов продолжал смотреть тяжелым давящим взглядом. "Кто кого пересмотрит" с членом Политбюро я, благоразумно, устраивать не стал и отвел взгляд в сторону.
В огромном кабинете Первого секретаря в Смольном я был впервые. Стены обшиты полированными панелями, окна от потолка до пола, белоснежные шторы всборку, многочисленные шкафы с книгами и, преломляющая свет неисчислимыми гранями своих подвесок, гигантская хрустальная люстра под пятиметровым потолком.
Я снова посмотрел на хозяина кабинета.
— Тебе чего не хватало? — тон Романова, однозначно, записывал меня в "иуды".
"Э!‥ Стопэ! Так не пойдет! Надо срочно менять расклад…".
— Да, все у меня прекрасно было! — горячо запротестовал я, — Когда Юрий Михайлович предложил переехать в Москву и сказал, что при МВД организуют ансамбль "под меня", я ведь сказал, что надо подумать и сразу позвонил вам. А Виктор Михайлович сказал, что вы в отпуске… А там время поджимало… И ответа требовали…
Я "сник" под конец своей тирады и закончил совсем упавшим голосом:
— Они студию звукозаписи для ансамбля купили… за границей… сам Леонид Ильич разрешил…
Романов насторожился:
— При чем тут Леонид Ильич?
«Угу… Ну, кто сказал, что неинтересно играть, когда "знаешь прикуп"?! Вдвойне интересно! Потому что волнения меньше и можешь насладиться процессом…»
Далее "переживая и запинаясь" я вывалил Романову всю историю про "комсомольскую" песню и про то, как ее услышал сам Брежнев.
Первый секретарь задумался, правда не надолго:
— Вот видишь! Про комсомол ты песню написал, а про свой родной город? А?! — и он обличительно ткнул пальцем в моём направлении.