Клаймич недовольно запротестовал:
— Виктор! Вот с чего вы такой нелепый вывод сделали?! Я приобрел эту песню для Эдиты, когда работал на нее. Обещал передать деньги. Деньги она не заплатила и поэтому я отдал свои, раз обещал! Что тут недружественного?!
Леха бросил на меня быстрый взгляд.
— "Недружественнен" ход ваших внутренних рассуждений, Григорий Давыдович… Вместо того, чтобы просто рассказать о происшедшей ситуации, вы решили промолчать. Скорее всего, подумали, что мы заподозрим, будто вы эти пять тысяч захотели присвоить. А поскольку вы сейчас бесконтрольно распоряжаетесь ста тысячами, то под наше подозрение попадут и они. Так что на деле это вы о нас плохо подумали, а не мы о вас!
Клаймич возмущенно открыл рот и… молча его закрыл. Затем с силой потер лицо ладонями.
— Да, Виктор… Я помню, мы договаривались избегать таких оценок… но вы очень необычный молодой человек! ДА! Я ПОДУМАЛ ИМЕННО ТАК! И не хотел, чтобы на меня падало подозрение в нечестности! Я не думал плохо о вас, я не хотел, чтобы плохо думали обо мне! — он возбужденно встал с кресла, подошел к окну и обернулся.
— Но вы, Витя, все сейчас вывернули так, будто я плохо думал о вас с Алексеем… и получается, что так и есть…. Но я… не думал… плохо… — Клаймич растерянно развел руками и как-то беспомощно переводил взгляд с меня на Леху.
Леша не выдержал первым, он вылез из-за стола и подошел к расстроенному Клаймичу.
— Давыдыч, ты это… не скрывай ничего, в следующий раз… — "мамонт" приобнял собеседника за плечи, — и не комбинируй, просто расскажи, чё есть… и вместе все решим! Верно, Вить?!
Пришло время подключаться:
— Ну, конечно, — я тоже встал и подошел, — надо было все сразу рассказать. А так просто спишем эту сделку в убыток и все. Скоро о таких деньгах и вспоминать не будем…
«Лично я и в этот-то раз умудрился забыть! Ха…»
Клаймич виновато улыбнулся. Я выложил деньги из куртки на подоконник и, не давая нашему(!) директору возможности возразить, напомнил:
— Вы, Григорий Давыдович, не забудьте Эдику про вторую машину напомнить, а то мы все в его "Волгу" не поместимся, с нами в Москву еще и мой дедушка поедет!‥
Финальная стадия Всесоюзного детско-юношеского первенства "Золотые перчатки" проходила в спорткомплексе "Лужники".
В зале, где должны были состояться поединки, висели приветственные транспаранты и разнообразные спортивные плакаты, были установлены многоярусные трибуны, ярко горели лампы-прожектора, а из динамиков звучала бодрая музыка. Сотни свезенных на автобусах московских школьников постепенно заполняли свободные места на трибунах и создавали такой шум и гам, что сложно было услышать даже собственный голос.
За кулисами соревнований хаоса и неразберихи было еще больше!
Я, в сопровождении Лехи, отправился проходить медосмотр и взвешивание, а Ретлуев пошел выяснять график моих боев.
Чтобы жизнь не казалось пресной, судьба нам сразу же подбросила свежую и бодрящую кучу "гуано"!
Поскольку, после лета, мой рост оказался 176,5 сантиметров, а вес 66,1 килограмма, то в юношеской группе — 14-15 лет, соперника в верхней весовой категории у меня просто не нашлось. А автоматически засчитывать мне победу, за отсутствием оппонента, никто не собирался. Медали в этой весовой категории останутся неразыгранными, вот и все дела!
Раздраженный Ретлуев озадаченно цедил сквозь зубы:
— Правила изменились летом, спортивные школы об этом знали, да… а районные секции никто проинформировать не удосужился! Теперь они ввели двадцать одну(!) весовую категорию! То есть нам сейчас можно разворачиваться и уезжать…
Как выяснилось из его дальнейшего рассказа, соперники в "моем" весе есть в старшей юношеской группе. Но чтобы в нее попасть, мне следует быть на два года старше и иметь, минимум, первый юношеский разряд… а можно даже и первый ВЗРОСЛЫЙ!
— Мисюнас с Шотой сумели два года списать… — поразмышляв, задумчиво протянул я.
Ретлуев косо посмотрел и насмешливо оскалился:
— Я был уверен, что ты это скажешь!
Я пожал плечами:
— Раз можно было списать, значит можно и дописать… пару лет, а внешне я, вполне, сойду и за шестнадцатилетнего.
— Только я не Шота, — спокойно заявил Ретлуев. Он как-то разом успокоился, с лица ушла краснота, а голос стал обычно-размеренным.
— Это, да… — я невозмутимо кивнул, — Шота — подлец и действовал с корыстными целями. Что он, что его "Писюнас"… А в чем подлость, когда приписываешь себе, эти самые, два года? Как это облегчает жизнь и помогает получить выгоду?!