Не знаю как, но мы долетели! Тот самый вулкан, над которым тогда завис виман, уже был под нами.
Трубач мычал что-то себе под нос. Живой. Держится хорошо. Наверное, помогает то, что я ему вколол. Ну и пусть, главное, что помогает.
Посадка прошла успешно; была указана специальная площадка, свободная от мин.
Сели. Я деактивировал двигатели. Истребитель ухнул, словно раненый зверь, и застыл. Трап откинулся без гидравлики – просто упал на землю. Я понял, он уже закрыться не сможет, нужен ремонт.
Всё. Нужно выходить. На экране увидел флаер; он направил на нас все свои длинные пушки и застыл в ожидании. Где-то высоко, словно сокол, кружился наш знакомый лётчик – охраняет. Хорошо.
Я обернулся к трубачу. Он покосился на меня своими невинно-осоловелыми глазками. О Создатель! А зрачки-то расширены аж до немогу! Как дьявол какой-то, а не трубач! С чёрными глазами! Его глаза, как две чёрные дыры в космосе!
– Ну, что, пошли, - сказал я.
– Куда?
– На выход.
Я потянулся к нему. Надо его поднять и протащить к выходу. Неужели мне никто не поможет из медперсонала? Скорее всего, нет; тащить мне его придётся одному. Обнял его, как родного. Он издал странный звук, похожий на пение. Что… он поёт? Поёт?! Серьёзно?! Вот это его вштырило!
– Раски-инься вселе-енная до-о бесконе-ечности…
– Прекрати выть!
– На-на-на… Ай! Больно, аккуратней, дядька! А-а-а… Раскинулась… И-и-и… Выхо-одят в просто-оры сыныы-ы-ы киппо-онские… Чтоб… Ай! Больно, дурак! Осторожно! Чтоб в ве-ечность войти-и и оста-авить там сле-ед!..
– Вот тебя штырит, а! Что я в тебя вколол?
Он выл свою песню, а я надрывался – волочил его к выходу. В мыслях отметил, что воет он, оказываться, не абы что, а самый настоящий киппонский гимн! Во как! А трубач-то патриот! Ну ладно, пусть поёт.
Я продолжал тащить.
И вот, наконец-то, выход. Я волочил трубача по трапу из последних сил. Тут же из флаера выскочили солдаты, наставив на нас свои винтовки. Да, свои мы, свои! Флаер тоже окрысился вооружением. Выжидает.
Трап флаера открыт. Продолжаю тащить. Ну, поможет мне кто-нибудь или нет?! Время дорого!
Очевидно, кто-то подумал о времени также, как и я, потому что выскочил солдатик мне на помощь. Подхватил трубача. Ну, конечно, вдвоём тащить легче и быстрее.
А трубач распинался своей песней на всю округу. Некоторые из солдат не смогли сдержать улыбок.
И как только раненый был затащен на борт флаера, трап тут же закрылся, и мы полетели.
Всё, трубач на койке! Я свалился на первое попавшееся сиденье без сил…
Солдаты куда-то скрылись. Остался один из медперсонала, который тут же разрезал скафандр трубача, оголил ему руку и бесцеремонно вонзил в вену капельницу.
– Несколько секунд, и ему станет лучше, - сказал он мне.
– А что с ним? Мне показалось, что у него заражение, наверное, от когтя гниды. Он был весь распухший.
– Сейчас, диагностика закончится. Секунду. Ага, вот. Ну да. Отрава гниды в крови.
– Это сильно опасно?
– Нет. Антибиотик справляется за пару часов. Вот с ногой потруднее, конечно.
Он размотал мой импровизированный жгут, отодрал песчаную подушку… Раненый, даже несмотря на то, что был под дозой, завыл от боли.
– Терпи, наркоша! – съехидничал солдат, продолжая свои манипуляции. – Сейчас всю дурь из твоего организма вымоем вместе с гнидовой заразой, и заправим тебя нормальным обезболивающим. Пять минут.
– А нам лететь сколько? – спросил я.
– Минут двадцать. Залетели вы хрен знает куда! У вас же были координаты, а вы попёрлись!..
– Да-да, это я виноват. Не проследил за автопилотом.
– Тоже мне, лётчик!
– Согласен…
Солдат ещё немного поколдовал над пациентом, а потом сел и принялся чистить свои грязные ногти скальпелем.
***
Трубач лежал на койке ногами к выходу. Рядом сидел солдат из медперсонала, занятый тщательной чисткой своих грязных ногтей. Оторванную ногу трубача так и не удалось найти, – на поиски не было времени. Рана была туго затянута латексным бинтом, а чуть повыше – жгут, чтобы приостановить кровотечение. Летели мы в сравнительной тишине, только слышно, как попискивают приборы и изредка переговаривается пилот с базой.
Трубач лежал с закрытыми глазами. Я постоянно проверял, дышит ли… Дышит. Размеренно и глубоко. Это хорошо. Ничего. Выживет. Главное, что живой.
И тут он открыл глаза.
– Ну как ты? – тут же наклонился я к нему.
– Хреново, дядька. Калека теперь, видишь. Болит, пульсирует. А! – Он отмахнулся и уставился в потолок.
Скорее всего, действие наркотика кончилось. Теперь это прежний, нормальный трубач, какой был раньше.
Так лежал он некоторое время, но вдруг резко повернулся ко мне, протянул руку, схватил меня за скафандр пониже подбородка и притянул к себе. Моего лица коснулось его горячее дыхание.
– Знаешь, что, дядь? – сказал он. – Только одно меня радует.
– Что?
– Теперь меня комиссуют и отправят домой. Наконец-то, я уберусь с этой проклятой планеты. Нога – чёрт с ней.
– Ненадолго, - вдруг оживился солдат-медик, что сидел рядом.
Мы с трубачом воззрились на него.
– Два месяца назад я лишился обеих рук и поломал ключицу. И что? Отправили домой, там быстренько вырастили новые и вернули обратно на службу.
Он кивнул и вернулся к чистке ногтей, как ни в чём не бывало.
Трубач медленно отпустил мой скафандр, опустил руку вдоль тела и закрыл глаза. Я распрямился и сидел молча, тупо уставившись на медика. Ну, зачем ты так?
Чуть погодя, губы трубача расплылись в улыбке, и его начал трясти беззвучный нервный смех. Не открывая глаз, он так и лежал, слегка подрагивая от смеха, а его ладони постоянно сжимались и разжимались.
3.5
Спустя полчаса мы все выгрузились из медфлаера. Летели долго, кружным путём, а почему – мне, естественно, никто не сказал; очевидно, были какие-то проблемы.
Базу толком рассмотреть не удалось.
База правда находится под землёй, как и говорил трубач. Всё произошло быстро: солдаты, что летели с нами, побежали исполнять свой долг перед родиной, медработники захватили трубача и потащили его на каталке в неведомые дали, а ко мне приставили двух крепышей, которые сковали мне руки железными наручниками и отвели в камеру, где в данный момент я благополучно отдыхал от всех пережитых волнений.
Но волнения мои не кончились! Они, судя по всему, только начинаются. Местные вояки не такие простачки, какими могут показаться на первый взгляд; они очень недоверчиво отнеслись ко мне, даже несмотря на все увещевания со стороны трубача, мол, «это свой», мол, «он меня спас», мол, «сражались вместе»… Всё это не подействовало на офицерский состав. Я чужак, и должен пройти тщательную проверку.
Крепыши отвели меня на нижний ярус, затолкали в изолятор, раздели догола, осмотрели, заглядывая во все без исключения «злачные места», потом – очевидно, не совсем доверяя визуальному осмотру – втолкнули в какую-то белую коробку, где меня просветили рентгеном, после чего вывели, кинули мне в руки какую-то одежду, отвели в коридор и затолкали в камеру. Железная решётка опустилась вниз, отсекая меня от всего свободного мира.
Крепыши ушли, оставив меня в покое.
Твою чёртову дивизию! Я снова в тюряге!.. Это же надо, а! Влип по самое не хочу! Опять!
И что со мной теперь будет? Даже гадать не хотелось. Да и мысли путались в голове, как клубок змей: всё копошатся и копошатся, ползают туда-сюда, и всё без толку. Я не мог сосредоточиться ни на чём; произошедшие события выбили меня из колеи напрочь.
Настроение – хуже некуда.
Камера… Опять камера! Жёсткая кровать, пустое ведро с крышкой в углу, миска с водой… и стены. Стены, стены, стены! Будь они прокляты эти стены!
Я на виду: вместо одной из стен – железная решётка, за ней узкий коридор. Напротив камер нет, камеры только по одну сторону коридора. Сидел я на койке и слышал копошение охранника. За всё то время, что я здесь просидел, он прошёлся по коридору два раза, при этом тщательно осматривал меня, словно экспонат в музее. Экспонат… да, я экспонат, господин охранник, а экспонаты нельзя трогать руками! Я-то знал этих охранников! Были в нашей тюряге выходцы с Киппа! Одни из самых паскудных пупкарей[1]! Завалятся ночью, когда все спят, в камеру, выберут жертву и уволокут куда-то; а потом, спустя часик, вкинут измождённое тело обратно в камеру, и понимай, как хочешь. За что? Почему? Да просто, захотелось, что тут думать! Показать своё превосходство!