– Что, правда? А как он это сказал? Какой у этого психа был акцент?
– Это был ты, ты... – Леннокс чувствует, как по лицу текут горячие слезы.
Тогда ты не плакал – по крайней мере, на глазах у отца и матери. Ты чувствовал, что у них проблемы, ощущал эту напряженность и хотел их защитить, все от них скрыть.
Бедный маленький засранец.
– Это был не мой голос, Рэй, – печально говорит Кардингворт, как будто сообщает мечтательному, но уже взрослому ребенку, что Санта-Клауса не существует. – Он же был из Бирмингема. Он говорил: "Кльоовый велик", – Плохая попытка Кардингуорта подражать акценту Уэст-Мидленда коробит Леннокса. – Это правда, да, Рэй? Я-то знаю, потому что стоял там, в темноте, всего в паре метров от него!
Клевый велик... эта рожа... все время возвращается...
О, нет... е-мое... как же я мог так все перепутать?
– Кто же были эти насильники, Рэй? – Кардингуорт опять смотрит в сторону лифта. – Чертов шотландский цыган с блестящими глазами и лукавой улыбкой. О, дамам, таким как Мона, обычно к их большому несчастью, они сначала так нравились! И здоровенный небритый бирмингемец, с огромными немытыми руками, – Кардингуорт делает шаг вперед, размахивая одной из своих ладоней перед лицом Леннокса. Потом делает глоток вина. – Я вздрогнул, когда он тебя ударил, Рэй. Помнишь, как он тебе врезал по лицу?
Хотел, чтобы ты рот открыл. Ты все повторял: "Пожалуйста, мистер, не надо", но его тяжелая рука ударила тебя по щеке, и у тебя закружилась голова. А потом он прижал разбитую бутылку к твоему лицу...
– А потом он поднес этот зазубренный осколок стекла к твоей щеке, так ведь, Рэй?
– Да… – хрипит Леннокс, когда какая-то его часть предательски признает эту ужасную правду. – Так он и сделал…
А ну открой рот, мать твою!
Кардингуорт закашливается, в его глазах мелькает внезапное замешательство, и он потирает горло.
– А другой чувак… Даррен, у него шотландский акцент, – каркает он. – Его семья часто переезжала. Они это сделали, он и Бим... морячок из Бирмингема.
А Кардингуорт позволил ему убежать. И это Бим скалился ему в лицо во мраке того туннеля.
Клевый велик!
Да, этими насильниками были Бим и Даррен Ноулз, которые с трудом смогли удержать Леса. Но Кардингуорт был там. Он был моложе, очень напуган. И он держал маленького Рэя Леннокса, но в его глазах были страх и нерешительность. Но он там был.
– Ты там был! Ты был там!
– Был, но не я надругался над твоим другом! Я тебя отпустил, Рэй! Что еще я мог сделать?
Он и правда тебя отпустил. Ты смотрел в его полные страха глаза и умолял...
Пожалуйста, пустите, мистер. Я никому ничего не скажу. Пожалуйста.
Ты видел Леса, но никак не мог ему помочь. Никто не мог помочь бедняге Лесу.
А теперь тебе никто не поможет.
Клевый велик!
– НЕТ, ГАД, УБЛЮДОК!! Ты бросился на Леса, после того, как я убежал!
– Это он тебе так сказал? – ухмыляется Кардингуорт.
– Он всем рассказал, когда врезал тебе стаканом! Почему бы еще он так сделал?
– Потому что эти монстры, эти мерзкие уголовники-педофилы изуродовали его навсегда так же сильно, как и тебя. Об этом он тебе, нахрен, не сказал, а, Леннокс?
Нет...
Рэй Леннкос не знает. Постоянная неопределенность и замешательство так давили на него, что он чувствовал себя окончательно потерянным. Мы жили в мире, где власть имущие сводили правду к тихому шепоту в нашем сознании, который почти полностью вытесняли резкие, оглушающие, лживые россказни, которые они орали нам в уши, чтобы полностью поработить нас. Их пропаганда бомбардировала нас, заставляя наши мозги кипеть, и мы уже сами себя не помнили Наши сомнения и растерянность воспринимались как слабость в изменчивом мире, где мы всего лишь хотели определенности. Мы становились легкой добычей для фашизма, расизма и классовой ненависти, которые в нас взращивали наши хозяева и их лакеи.
В почти что жалобном выражении лица Кардингуорта Леннокс видит свои собственные мучительные терзания.
– Теперь припоминаешь, а, Рэй?
Ведь тебе так легко будет согласиться. Да, возможно, ты и впрямь все перепутал. Да, тебе жаль. Попытаться обмануть его, попробовать выкрутиться.
Хотя нет, Рэй, разве ты бы так поступил?
Но потом он осознает другую жестокую правду: что бы ни произошло на самом деле, Леннокс знает, что это была его жизнь, и жизнь Леса тоже. Эту веру – и крестовый поход, который она породила, – нужно было поддерживать до самого конца, поскольку ничего другого не оставалось. Мы живем в бинарном мире. Мы больше не можем жить в царстве тонкостей и скептицизма, которые когда-то считались краеугольными камнями интеллекта и цивилизации. И теперь, попав в окружение на своих укрепленных позициях, мы вынуждены продолжать борьбу, пока не произойдет некий мистический синтез, который приведет нас к следующему состоянию зыбкого равновесия. Ничего другого ему не остается. Держаться.