– Опасная, наверное, у тебя работа!
– Нет, не особенно. Полагаю, я просто неосторожный.
Она прикладывает руку к шарфу у рта, и он понимает, что она пытается скрыть смешок.
– Ты поэтому решил меня пригласить? Узнал во мне товарища по несчастью?
– Нет. Я пригласил тебя выпить и поболтать, вот и все, – объясняет Леннокс. – Если ты подозреваешь, что у меня есть скрытые мотивы, могу тебя заверить, что прямо сейчас у меня нет желания спать с кем-либо. У меня разрез на ноге, на бедре кожа пересажена, а в паху все черно-синее, – объясняет он, чтобы она не приняла это на свой счет. – Хотя было бы неплохо узнать твое имя.
– Я Мона, – отвечает она, пожимая его протянутую руку.
– Рэй, – Он опускается в черное кожаное кресло напротив нее. – Рад познакомиться, Мона.
Одинокий глаз рассматривает его с таким напряжением, какое нечасто увидишь и у людей, у которых оба на месте. Но платок все еще скрывает большую часть ее лица.
– Обычно парни в пабах, почти все бабники или извращенцы, приглашают меня к себе, потому что хотят трахнуть.
Леннокс приподнимает бровь.
– И как ты обычно реагируешь на подобные предложения?
– Ну, я знаю, что мое увечье большинство мужчин не возбуждает, и понятно, что я в самом конце пищевой цепочки. Но у меня ведь тоже есть потребности, – и она отворачивается и медленно, одним уголком рта отпивает вина.
– А что с тобой случилось?
Она ставит бокал на кофейный столик и с мгновение колеблется.
– Встречалась я с одним ублюдком. Он руки распустил, я его и бросила. Ему это не понравилось, и он мне плеснул кислотой в лицо. Я ослепла на один глаз и стала уродиной.
КИСЛОТА...
Ленноксу становится не по себе, как от того, как варварски и по-средневековому жестоко с ней поступили, так и от того, как спокойно она об этом рассказала.
– Блин, вот жесть. И что с ним сделали?
– Отсидел срок, а теперь снова вышел.
Как его зовут? Этот вопрос жжет его изнутри, но он сохраняет самообладание.
– Могу я увидеть твое лицо?
– Нет, – сразу качает головой Мона. – Когда я была красивой, никто не замечал меня настоящую. Теперь, когда я безобразна, и тем более. Если мы будем трахаться, я останусь в платке.
– Я же сказал, – говорит Леннокс, раздражаясь от того, что она снова переводит разговор на секс. – Я сейчас не в состоянии. И дело совсем не тебе, – повторяет он поспешно, вспоминая то, как она говорила о себе. – У меня просто все болит.
– Я поняла. Я знаю, что такое боль.
Леннокс поднимает бокал к губам. Когда он делает глоток, его охватывает печаль, и в груди что-то сжимается. Ему жаль ее, но он знает, что жалеет и себя тоже, и потому не может доверять этому чувству.
– Значит... никто не видел тебя настоящую, потому что ты была красивой, а теперь они не видят тебя настоящую, потому что ты уродлива? – И он тихонько шепчет: – Дай мне на тебя посмотреть.
– Я чудовище.
– НЕТ! – кричит Леннокс так громко, что Мона отшатывается. – Чудовище тот, кто сделал это с тобой, – Он вспоминает про свои "Док Мартенсы". Они его знают. Может, они всегда знали. А теперь он должен их узнать. Он понижает голос и спрашивает: – Кто он?
– Лучше тебе не знать, – Она мотает головой. – Брайтон – красивый город, но, как и в любом другом, в нем несколько настоящих ублюдков, которым место за решеткой.
– Но я хочу знать, – Леннокс придвигается на краешек стула. – Поэтому я тебя и спрашиваю.
– Ну, а я не хочу говорить, – настаивает она. – Я уже говорила, что не хочу о нем думать.
Леннокс кивает. И с чего бы ей о нем думать?
– Пожалуйста, сними шарф, – просит он.
Мона смотрит на него, а потом открывает лицо. Она поворачивает голову влево, и он видит профиль красивой женщины с острой скулой и сверкающим глазом.
Вот блин...
Но затем она медленно поворачивается, чтобы показать другую сторону своего лица. Она красная и бесформенная, а половина рта будто бы расплавилась. Она объясняет, что повязка прикрывает пустую глазную впадину.
– И тебе действительно стоит поверить мне на слово.
Ленноксу кажется, что разреженный воздух проникает в его тело через отверстие в горле. Потрясенный, он взмахивает бутылкой мальбека, пытаясь скрыть свой ужас.
– Может, возьмем это с собой в постель?
Его больше всего поразила не изуродованная часть ее лица, какой бы шокирующей она ни была, а та, что осталась прекрасной. Потому что он видел этот профиль раньше, на фотографии в доме Мэта Кардингуорта.
Мона молча кивает и встает. Ей приходится помочь ему встать с дивана, дойти до спальни и раздеться. Рассматривая ушибленную область его гениталий, она замечает: