– Ладно, Элли, намек понял, – удрученно вздыхает Леннокс. На мгновение он задумывается о том, чтобы в память о добрых старых временах обратиться к Драммонд, но она и так всегда действовала строго по процедурам. Получив повышение, она стала только еще большей бюрократкой. Ему просто не к кому больше обратиться.
– Прости, Рэйми, – убитый голос Нотмана говорит Ленноксу о том, что его бывший подопечный в полной заднице. Ему кажется, что он смотрит на себя несколько лет назад, а потом в голову приходит еще более пугающая мысль: может быть, это будущая или даже настоящая его версия. Леннокс понимает, что эта схватка с Кардингуортом, скорее всего, приведет его к гибели, а не к спасению. Он видит в зеркале паба свою ссутулившуюся фигуру со сгорбленными плечами, сменившую былую, уверенную в себе манеру держаться.
Ты на глазах разваливаешься. Это не дело, а ты не полицейский. Что ты, нафиг, творишь? Клоун тупорылый.
Что?
По телевизору, висящему над баром, какой-то хренов политтехнолог высокомерно объявляет: "Правда – это то, что мы называем правдой".
Что?
По мере того как его лихорадочный разум обдумывает, какие еще есть способы ухудшить ситуацию, в баре материализуется Дуги Гиллман. Он входит с женщиной моложе себя, которая до боли кого-то напоминает и выглядит бледной и измученной. Они садятся за угловой столик. Леннокс кивает, и ответом ему служит испепеляющий взгляд, за которым следует короткий наклон этой квадратной головы. На этот раз Гиллман ничего не говорит, занятый беседой со своей спутницей.
– А он почему еще здесь? – спрашивает Леннокс Нотмана.
– Ему еще пару недель осталось отработать.
Леннокс смотрит на Гиллмана, более напряженного, чем когда-либо, буквально на грани припадка. Жилы у него на шее вздуваются, пока он разговаривает с той женщиной. Хотя отражение его самого и Элли Нотмана в зеркале бара свидетельствует о том, что они тоже не в лучшей форме.
Кто вообще может стать копом? И можно ли перестать им быть?
Рэй Леннокс оставляет своего бывшего подопечного в отделе в тяжких преступлений беседовать с его наполовину полным – или пустым – стаканом пива. Медленно ковыляя прочь, он снова кивает Дуги Гиллману. Но этот коп-ветеран, увлеченный разговором, не замечает, либо делает вид, что не замечает его.
Когда он идет по полной призраков из прошлого Королевской миле, звонит телефон.
– Теперь уже поздно и ничего нельзя исправить, Рэй, как ты, наверное, понял. Ты разбудил зверя, которого мне остановить не под силу.
И Мэтью Кардингуорт отключается, прежде чем он успевает ответить.
Леннокс тут же перезванивает, но телефон уже отключен. Страх медленно заползает ему в душу. Ленноксу кажется, что у Кардингуорта голос еще одного мертвеца.
Приехав к Джеки, он крадется к комнате матери. Через открытую дверь он видит Аврил в розовой ночной рубашке, сидящую на кровати. Рассеянно глядя куда-то в пространство, она ровными движениями расчесывает свои длинные серебристые волосы. У нее есть кое-что, принадлежащее ему, и он хочет получить это обратно. Леннокс поднимает руку, чтобы постучать в дверь, но не может. Не может заставить себя спросить, не в силах вынести того неизбежного разговора, который может произойти.
Он поворачивается и уходит в комнату для гостей, где падает в кровать.
Ибо нет ничего ни хорошего, ни плохого
Ранним утром в четверг на рейсе из Гэтвика Рэй Леннокс, вжавшийся в маленькое сиденье, потеет в пальто, которое он даже не пытается снять, так все болит. Он сидит на среднем месте, с тучным священником с одной стороны и худой, как палка, девушкой-готом с другой. Этот падре будто какой-то сводник, пытающийся подтолкнуть их друг к другу, и Ленноксу приходится, как бы извиняясь, приподнять бровь, глядя на девушку во всем черном. "Паписты хреновы", мстительно думает он, прежде чем горько, издевательски усмехнуться над этим причудливым безумием фанатичного шотландского сектантства, над тем, как оно без особых усилий вытесняет любые другие виды шовинизма, распространенные в этой стране.
Эта камера из пластика, плексигласа и ткани, в которую он заключен, заставляет его чувствовать себя еще более животным, чем когда-либо. Когда он пытается пошевелить своими изуродованными нижними конечностями, брезентовая сумка у него в ногах под передним сиденьем словно бы ухмыляется, говоря "сиди, блин, смирно". Дрожащими руками он распрямляет новенькие хрустящие двадцатки, только что снятые в банкомате, и заказывает две бутылочки красного вина, чтобы запить сухие таблетки обезболивающего, от которых у него болит живот.