Он умолк, я наконец увидел на его лице признаки сильнейшей тревоги, он даже вздохнул глубоко и чуть задержал дыхание, будто прыгал в холодную воду.
— Нарушится равновесие, — пробормотал я. — Кочевники могут не раствориться, если их будет много.
Он вздохнул, плечи опустились.
— Не знаю, я не политик. Может быть, это и хорошо?
— Что хорошего?
Он взглянул на меня искоса, но так быстро, что я едва заметил.
— Может быть, к лучшему изменится их отношение к глиноедам.
Произнес он спокойным и таким нарочито ровным голосом, что я сразу насторожился, но в лоб спрашивать — выявить свое незнание обычаев, тоже мне сын степей, я помедлил и поинтересовался еще равнодушнее:
— Какую часть нашего отношения ты имеешь в виду?
Он опустил голову, не давая увидеть выражение его глаз, нарочито помедлил, а потом рывком вскинул и остро посмотрел мне в глаза.
— Общее. В стойбище кочевников все глиноеды могут быть только бесправными рабами.
Я ощутил, как из-под меня выдернули пол. С застывшей полуулыбкой пробормотал, чувствуя фальшь каждого слова:
— А-а-а… ну, это ты преувеличиваешь немного…
Он смотрел в упор, я уже приготовился к разоблачению, сейчас он скажет, что я такой же сын степей, как он — король, придется что-то мямлить скользкое и загадочное про… например, тайную миссию по поручению заморского императора… или я здесь вроде Марка Поло… однако Лана-ян лишь сказал холодно:
— Разве в вашем племени не так?
— Гм, — сказал я, стараясь, чтобы не звучало торопливо, — тут дело в другом… Понимаешь… как бы это тебе попонятнее… Сейчас сам соображу и тебе на пальцах… Нам приходится от вас защищаться, чтобы не потерять свою исконность и самобытность! Гнить всегда приятнее и сладостнее. Для этого и стараемся не заходить в города. Но если вы сами припретесь к нам в стойбища — нам вообще конец. Потому можете у нас быть только в виде презренных рабов. Это даже не от нашей звериной жестокости — это самозащита.
Он посматривал с удивлением, словно на говорящую лошадь, варвар не должен знать ничего о самобытности, а если и догадываться, то лишь мычать и разводить руками.
— Самозащита? А что тогда нападение?
— Нападение, — сказал я, — лучшая защита. Потому когда вы явитесь в стойбище и поселитесь там, любой кочевник сможет входить к вам в дом, насиловать вашу жену и детей, а если глиноед воспротивится или просто начнет роптать — мы вправе преспокойно искалечить или даже убить по Закону Степи. Словом, живите сами и не мешайте нам жить по своим обычаям. В смысле, не демонстрируйте свои гнилые порядки перед нашим носом, потому что с горы всегда легче катиться, чем взбираться… Но вот, объясняя тебе, я и сам наконец понял! Если конунг приведет с собой слишком много народу, переварить будет трудно, так?… Город легко проглатывает одиночек, но вам не хотелось бы образования целых кварталов, где будут жить кочевники?
Он кивнул.
— Точно.
— Ты умен, — сказал я с удивлением. — А по тебе не скажешь.
Он буркнул с неудовольствием:
— Ну, спасибо.
— Ну, пожалуйста, — ответил я. — А что говорит Его Величество король Жильзак Третий?
— Его Величество, — ответил он сумрачно, — вместе с его советниками считают возможность каких-то трений в процессе переваривания исчезающе малой. Дескать, конунг цивилизован, ему не нравятся дикие обычаи племени, он очарован культурой города и горожан, он постарается побыстрее вытравить из своих собратьев кочевой дух… зато торговля точно расширится, мастерские можно поставить ближе к рудникам, изделия подешевеют, можно будет разорить соседние королевства и постепенно установить над ними свою власть…
— Да, — согласился я, — такие перспективы могут исказить… гм… перспективу. Порядки не изменились бы, даже захвати власть соседний король. Но квартал кочевников… гм… Ладно, спасибо, я кое-что понял. Буду думать.
Он сказал так же безучастно:
— Когда что-то надумаете, дайте знать.
— Зачем?
— Начальник стражи, — ответил он, — следит за порядком, если вы еще не знаете. Не только во дворце.
Я подумал, пробормотал:
— Вообще-то я больше знаток по беспорядкам, это мы все умеем лучше. Но некоторые новые порядки бывают хуже старых беспорядков.
Он промолчал, я кивнул и, не рассматривая, каким жестом ответит начальник дворцовой стражи, пошел в боковое крыло, где располагаются особо знатные гости, но на полдороге замедлил шаг, вроде бы чем-то очень заинтересовался, даже остановился, а сам продолжал исподтишка всматриваться в эволюционирующего конунга.
Придворные гнутся перед ним, как тростник на ветру, говорят много и перебивают друг друга очень не по-мужски, что лишь добавляет к ним презрения, вижу по лицу кочевника.
Спесиво-покровительственно смотрит, как сам чувствую, потому что в этой галдящей толпе угодливых существ нет мужчин, хотя все в штанах, но одежда еще не делает мужчиной, этим глиноедам недоступны радости бешеной скачки на горячем коне по бездорожью, по кручам, по вольной степи, когда земля гремит под копытами, а звездный купол неба красиво выгибается над головой…
И в то же время нельзя не признать, что живут эти городские черви очень уютно, удобно. Пребывание их на земле полно удобств и сладости, а распутные женщины городов дают больше чувственных наслаждений, чем худые и жилистые гордые дочери степей. И еда здесь разнообразнее, вкуснее и богаче, чем незамысловатая пища кочевников…
И потому, подумал я, ты готов полностью стать горожанином. Но только на своих условиях, понятно. Ты не мыслишь себя на вторых ролях, верно? А нет ли вообще желания стать королем, хладнокровно вырезав вместе с правителем и его семьей всю верхушку знати, освобождая места старейшинам и доблестным воинам, которых уже привлек на свою сторону? Почему надо ограничивать себя созданием одного изолированного квартала в городе, если можно установить жестокое правление железной руки? Ты же лучше знаешь, что этому стаду нужен строгий пастух и крепкая плеть в его руке…
В чем-то мы похожи, мелькнуло пристыженное. Я тоже… гм… В оправдание могу проблеять, что не для себя стараюсь, как этот гад, а для построения Царства Небесного на земле. А для этой великой цели можно и того… гм… под нож, если уж очень понадобится. Других заметных вариантов не будет очень долго. В то же время построение Царства Небесного ждать не может.
Конунг скрылся из виду, я пошел к распахнутой из-за жары двери дома для гостей. В черепе началась работа над новыми вариантами, в это время над головой раздался холодноватый голос:
— Герой возвращается после поисков приключений?
На цокольном балконе облокотилась обеими руками о перила принцесса Элеонора. Ее темные глаза смотрят ничего не выражающим взглядом, иссиня-черная грива волос падает на плечи крупными локонами, а переплетена настолько яркими пурпурными лентами, что трудно оторвать взгляд от дивного сочетания черного с красным.
Я вскинул голову, сейчас принцесса на две головы выше меня, лицо строгое даже не по строгости, а таким вылеплено: без привычной для женщин зализанное и милой закругленности черт.
— С вашего разрешения, — ответил я учтиво.
— И много отыскали?
— Я их не ищу, — ответил я.
— Сами вас ищут? Я пожал плечами.
— Иногда находят. — И…
— Не избегаю, — ответил я тверже. — Сразу хочу ответить, что никого не убил, не ограбил, не изнасиловал, как вы явно ждете. С вашего позволения, я пойду спать, несравненная принцесса. Надеюсь, завтра утром ярл Элькреф сумеет составить ответ.
Ее лицо передернулось, никто не смеет разговаривать вот так, когда оказывают высокую честь общения с высокорожденными, но совладала с собой и проговорила ледяным голосом:
— С вашей стороны было очень неосмотрительно вступиться за ту женщину.
— Какую?… Ах да, ну и мелочный вы человек… в смысле, помните такие мелочи. Почему неосмотрительно?
— Вы побили челядь, — обронила она еще холоднее, заметив, но не акцентируя не совсем честный намек на мелочность. — Ведь если бы со стен спустились воины…