— Поскольку Царю, принявшему дары трех волхвов, было угодно внушить вам речи ваши, — отвечал Людовик, — да подаст Он помощь сыновьям вашим в обретении ими земель своих во владение и во всяком деянии по провидению Божию.
Он говорил медленно, чтобы слова звучали весомо; ибо за видимой стороной происходящего чувствовалась некая подоплека, неявный второй план — соперничество, личные обиды, феодальные раздоры, оправдывающиеся упования и несбыточные надежды, обманутые притязания… — все, чего не могли забыть и о чем, должно быть, и теперь вспоминали эти двое мужчин, которые встречались друг с другом чаще всего на поле боя с оружием в руках, а теперь обменивались словами мира и согласия.
И в самом деле, встреча в замке Монмирай — превосходной твердыне в каких-то шести лье к северу от Вандома, в графстве Перш, между Мэном и землями Шартра — ознаменовала подлинный поворот в политике королей Франции и в еще большей степени Англии. Плантагенет подчеркнуто склонился к миру; более того, он счел должным согласиться с феодальными установлениями, наделявшими юных принцев ответственностью, которую они должны будут принять на себя в весьма близком будущем, и вводившими их во взрослый мир. Ради этого он смирился с обычаем, превращавшим двух равноправных королей в сеньора и вассала. По очереди, друг за другом его сыновья преклоняли колени пред французским королем, и каждый из них объявлял себя его вассалом, принимающим от сеньора свои домены. Это был первый акт их участия в общественной жизни.
Для Ричарда же это был и первый шаг во взрослую жизнь, поскольку в Монмирайе он должен был обрести невесту. Навязываемые несовершеннолетним брачные союзы тогда были делом обыкновенным: договор о мире норовили скрепить, как печатью, бракосочетанием или обручением. Старший брат Ричарда, Генрих Младший уже считался супругом одной из дочерей короля Франции, Маргариты, рожденной во втором браке Людовика с Констанцией Кастильской, а Джеффри, несмотря на нежный возраст, был обручен с Констанцией Бретонской. В 1169 году пришла очередь и Ричарду понести бремя или, если угодно, издержки: за подобающие им почести отпрыскам благородных семейств приходилось расплачиваться, в том числе и браками по политическому расчету. Вторая дочь Людовика и Констанции станет супругой Ричарда. Девочку зовут Элис, Алиса или Аделаида; ей только девять лет. В этот день, 6 января, она вошла в новую семью, во всяком случае, совершила первый шаг в этом направлении, пойдя по стопам своей сестры Маргариты, которая, в летах еще более нежных (тогда ей только-только исполнилось три года!), в свое время обручилась с Генрихом Младшим, тогда семилетним. У Ричарда уже когда-то была невеста, обещанная ему то ли еще до ее рождения, то ли в самом раннем младенчестве, — Беренгария, дочь графа Барселонского Раймонда Беренжера. Но из этого замысла так ничего и не вышло.
* * *Беседам в замке Монмирай сопутствовало еще одно явление, заслужившее свое место в истории. После того как с ритуалами оммажа и договора о согласии было покончено, вошел еще нестарый человек в монашеском облачении, на аскетическом лице которого сияли ясные, лучистые очи. Когда он появился, король Генрих II слегка вздрогнул, но Генрих Младший обрадованно кинулся к вошедшему и сразу оказался подле того, кто столько лет был его наставником и учителем: это был Томас Бекет. В хронике приводятся слова, произнесенные при этом бывшим канцлером Англии, которого король назначил архиепископом Кентерберийским, а затем изгнал из Англии и вынудил просить помощи и защиты у Людовика VII: «В присутствии короля Франции, легатов папы и принцев, ваших сыновей, — сказал Томас, — я передаю все дело и все трудности, которые возникли между нами, на ваш королевский суд»; после некоторого молчания он добавил: «Без ущерба для славы Божией». Никто и представить не мог, как повлияют эти несколько слов на ход последующих событий…
И все же чувствовалось, что на переговорах в Монмирайе недоставало одного лица, обязанного участвовать в церемонии, — королевы Английской Алиеноры. А ведь земли, за которые принес присягу Людовику VII второй из ее сыновей — Аквитания и Пуату, — считались ее личными владениями. Может быть, она досадовала на хлопоты, итогом которых стало явное послушание ее сына Ричарда своему отцу? Едва ли. Чтобы лучше разобраться в хитросплетении притязаний, которые могли иметь отношение к разбираемой игре интересов и устремлений, — игре утонченной, малопонятной, как все прочее, из-за чего феодальное право так часто смущает нас или ставит в тупик, — нелишним будет окинуть мимолетным взглядом романтическое прошлое той женщины, которая на описываемый момент титуловалась королевой Английской.