Яна промычала себе под нос нечто, что могло бы при желании вполне могло сойти и за Островского.
Даша принялась, вяло колдуя, разливать чай.
- Я не буду, - беспечно махнула рукой ее величественная мама и загородилась книгой. – Надо настроиться на сеанс.
Яна потянулась за конфетой, специально, подсознательно или еще неважно зачем и как, коснулась руки той, что напротив.
И замкнуло, ударило, понеслось.
Она тоже видит это, - с ясной уверенностью подумалось Яне. – Потому что Даша замерла с чайником.
А заварка все льется, льется, льется в чашку.
Вот игровая детская площадка. И отец. Да, это он, без сомнения, только молодой, лет 30 назад. Смеющиеся темные глаза с лучиками морщинок, которые с годами станут все глубже, ярче, явственнее. Он спешит через парк, таща за собой Яну, маленькую. Машет рукой кому-то. Но кому? Когда она поднимается навстречу, эта молодая, статная, ухоженная женщина, Яна узнает ее мгновенно – нежная, загадочная улыбка, идеальной формы лицо. Дама-пик. Козырная. Еще бы, она диктор на ТВ, почти богиня. И снова в темных очках. Стильная прическа, для своего времени, конечно. Свободный, модный, легкий плащ. И опять это солнце, вокруг как ореол. Рядом с ней девочка. Вот она, эта девочка. Глаза распахнуты, на щеках веснушки. Пока отец и женщина о чем-то говорят, смеются, дотрагиваются друг до друга осторожно, точно украдкой, они с девочкой пытаются играть. Но та, бедняга, играть совсем не умеет – робеет, тихо улыбается, на все соглашается, разве что только не приседает в реверансе. Наверняка, так сказать, глубоко домашний ребенок. И еще поди и няня есть. Нет, с ней определенно скучно.
Яна отдергивает руку и смотрит в распахнутые от удивления, такие знакомые, будто бы воскресшие глаза.
Будто бы никто не накрывал их осторожно ладонями.
Никто не закрывал в деревянный ящик.
Не засыпал землей.
Не кидал сверху цветов.
Не вспоминал. Не оплакивал.
- Даша! – кричит дама, - Даша! Что ты с чаем делаешь?
+
- Конфеты были отвратительные, - вот что я помню, - смело глянула на мелкого Яна.
Ты начальник, ты и разбирайся.
- Как назывались?
- Назывались? Вы издеваетесь.
- Так, - разочарованно протянул тот и расправил спину, до этого в ожидании выжидательно согнутую в ее сторону. – Значит, вы потащились, извините меня, на другой конец города, чтобы обзавестись запасными пуговичками для новой блузки?
- Да, - пожала плечами Яна. – Вам, мужчинам, не понять, а как быть, если оторвется? Какой тогда смысл в кофте?
- И что? Дали вам пуговиц?
- Нет, - вздохнула она, вполне правдоподобно изображая сожаление. – У них, увы, не сохранились.
- Я вас понимаю, - энергично закивал головой неутомимый Топыгин, выразительно, украдкой поглядывая на своего нерадивого подчиненного, который словно по команде начал пыхтеть и бессмысленно моргать – мол, да, нехорошо как-то, даже пуговиц не дали….
- Приходят тут, понимаешь, бьют незнакомых людей по лицу. Задают вопросы. Но это очень важные вопросы, Яна. Знаете, почему? Потому что от них кое-что зависит. Для Дарьи. В первую очередь.
Он немного помолчал, изучая совершенно пустую, крашенную белой краской, стенку.
- А может, и для вас.
Он выразительно выпучившись (ну домовичок-домовичком, - едва не прыснула она, и прыснула бы, не было бы ей так страшно), указал взглядом на свою визитку в руках у Яны, которую та машинально вертела.
- Вспомните что-нибудь необычное, что-нибудь, что у вас ассоциируется с Дарьей, пожалуйста! Пожалуйста, - здесь особый, душевный акцент, мягкий и настойчивый, как армянский коньяк, - позвоните!
Ага, щаз, как же, мистер Колбаскин, - про себя огрызнулась Яна и широко улыбнулась. – Ляжкин-Подтяжкин. Расторопный Пяточкин.
Когда страшно, лучше всего придуряться. Вдруг сработает?
Катушкин-Покатушкин.
- А что за парню вы дали по лицу? Что ему от меня было надо?
- Вот в этом-то все и дело, Яна, любезная вы наша, в этом-то все дело… А вы как думаете, что?
=
- Она дурку валяет, Прокопьич, натрави на нее эту твою новенькую, странную, да и дело с концом.
- Натрави. Фу, какое слово, Топыша. Я обещал Дине Витальевне, что использовать ее в этом отношении не буду. По крайней мере пока. У девочки травма. То, что она читает, ее расстраивает. До помешательства просто. Зачем нам сложности? Тонкая. Звонкая. Нервная. Пусть окрепнет. Сама вырастет, сама решит, что ей надо. Там потенциал, сам знаешь, ого-го…
- Не знаю. Не хватает, веришь-нет, ума. Эти ваши замудреные дела. Ээээхх… Что сказать? Жизнь – это боль.
- Такой боли, как у нее, никому не пожелаю. Что поделывает моя бывшенькая?