Я повернулся и посмотрел на него. Прошло не меньше секунды, прежде чем кошмарный смысл его слов стал доходить до меня.
— Боже…
— Вот именно, старина. Это как страхование жизни. Он оставил ей единственное, что могло прекратить все расспросы.
Тут я понял, что, должно быть, пережил Маколи в свои последние часы. Он не мог обратиться в полицию, потому что больше не мог рассчитывать на защиту со стороны закона. Было очень и очень вероятно, что он будет убит, и тогда она останется в их руках.
— Тот, кто имеет жену и детей, оставляет заложников судьбе, знаете ли, — проворковал Баркли. — Тут мы опять видим обнаженный нерв.
Я смотрел на него как завороженный.
— Ах ты, сволочь поганая…
Я не стал продолжать. Я вообще забыл о нем. В голове у меня многое вдруг встало на свои места. Она сказала мне правду о том, где работал Маколи. Она сказала правду и о том, что они собирались бежать в Центральную Америку. Баркли послал Маколи это письмо только два дня назад. В своей фирме Маколи наврал насчет того, куда уезжает. Может быть…
Нет. Авария самолета произошла на обратном пути. Она лгала, когда говорила, что он хотел добраться на самолете в Центральную Америку. И все равно мне необходимо поговорить с ней. Я встал.
— Я иду вниз, говорю.
— Нельзя, — Баркли покачал головой, — Джордж спит.
Меня захлестнула волна ярости.
— Я сказал, иду вниз. Разбуди его. Скажи ему, пусть держится за свою чертову пушку обеими руками. Пусть засунет ее себе под задницу. Пусть выползет наверх и прыгнет за борт. Я иду вниз.
— Зачем? — спросил он.
— Мне надо поговорить с Шэннон Маколи.
Я хорошо видел его лицо при свете фонаря. Он был умен, пожалуй, умнее всех, кого мне доводилось встречать. Он сразу догадался, о чем я хочу ее спросить. И дело было не только в этом. Мое желание поговорить с ней он уже зачислил себе в актив. Он с самого начала не стремился доказать, что она лгала мне. Ему надо было увеличить мою уязвимость, а не уменьшить ее.
— Джордж, — крикнул он. — Ты не спишь?
— Нет, — ответил тот устало. — Что еще надо этому тупице?
Я спустился в каюту и зажег фонарь над столиком для карт. Барфилд лежал на койке, той, что с правого борта, сняв пиджак и галстук и расстегнув воротник. Он курил. Пистолет у него был в кобуре под левой мышкой.
— Слушай, перестань все время приставать с глупостями, — сказал он.
Я подошел к койке и сказал ему, глядя на него сверху вниз:
— Пошел вон!
Он начал подниматься:
— Ты, придурок…
— Джордж, пойди сюда на минуту, — раздался голос Баркли с кокпита.
— Беги, беги, крошка, — сказал я. — Слышишь, босс зовет.
Он медленно спустил ноги и уселся на койке. С минуту он жадно смотрел на меня. Баркли снова позвал его.
— Ох, нарвешься у меня, ублюдок, — процедил он. Потом повернулся и вышел.
Я раздвинул занавески и прошел в дальнюю часть каюты. Шэннон лежала на кушетке с правого борта, уткнувшись лицом в руки.
ГЛАВА 11
— Шэннон, — позвал я.
— Что, Билл? — Голос ее звучал глуховато.
— Как давно вы знаете, за чем охотятся эти ублюдки? Она медленно перевернулась на спину и посмотрела на меня. Теперь ее серые глаза были сухи, но их взгляд был какой-то безжизненный.
— С трех часов дня, — ответила она.
У меня закружилась голова: то ли от облегчения, то ли от радости, то ли от того и другого вместе. Горечи, разъедавшей меня, словно раковая опухоль, как не бывало. Мне ужасно хотелось встать на колени рядом с ее койкой, обнять ее. Но вместо этого я прикурил сигарету и отдал ее Шэннон.
— Я хочу извиниться перед вами, — сказал я. Голова ее едва заметно шевельнулась.
— Не надо, Билл. Я погубила вас.
— Нет, — прошептал я, — вы же не знали. Я думал, вы лгали мне, но это не так. Неважно, что он обманул вас.
— Пожалуйста, не надо так говорить. От этого еще тяжелей. Разве вы не понимаете? Я все равно предала вас. Я все узнала за шесть часов до назначенного времени встречи. Я могла позвонить вам, предупредить об опасности. Тогда вы спаслись бы. А я не смогла. Мне казалось, что я должна ему помочь, несмотря на то, что он натворил. Может быть, я не права, но я, наверное, и теперь поступила бы так же. Не знаю, как вам объяснить…
— Не надо ничего объяснять, — сказал я. — Вы говорили мне правду. Важно только это.
Она внимательно посмотрела на меня.
— Почему?
— Не знаю, — ответил я.
Я действительно не знал, почему это так важно. Просто я не мог думать ни о чем другом. Мне хотелось сказать ей об этом, прокричать, пропеть, но вместо этого я закурил с непроницаемым выражением на физиономии.