Незнакомая и невиданная часть сознания Лени вела подсчет: «Семь – больше ты пристрелить не успеешь, потом они бросятся и...»
Она побежала. Лабин тоже бежал, бедный слепой Лабин, Лабин – живой танк. Он снова переключился на «площадник» и выжигал огненную дорогу на двенадцать часов. Он мчался по подъездной дорожке...
«Я ему сказала препятствий нет о боже как он рассвирепеет если споткнется о решетку...»
...словно зрячий. Собаки мотали головами ему вслед и разворачивались в намерении взять реванш.
Они нагоняли и Кларк. Лапы барабанили за спиной, как дождь по полотняной крыше.
Она снова выскочила на асфальт, отставая от Лабина на несколько метров. Крикнула: «Семь часов!» и упала ничком.
Огненный шквал прошел в сантиметрах над головой. Гравий и шершавый асфальт ободрали ладони, ссадили предплечья сквозь слой брезента и кополимера. Шерсть и мясо вспыхнули у самого лица, обдав жаром.
Она перекатилась на спину.
– Три часа! Вспышка уже не действует!
Лабин обернулся и залил врага огнем. Еще три собаки надвигались с одиннадцати – все еще лежа на спине, Кларк завела за голову руки с пистолетом и сняла их с трех метров.
– Вспышка! – снова крикнул Кен.
Кларк перекатилась и скорчилась, закрывая глаза. Еще три хлопка, три оранжевых восхода под веками. И на этом фоне яркая картинка: когда Лабин крикнул, все псы, съежившись, отвернули головы...
«Умные, умные собачки, – истерически захихикала у нее в голове маленькая девочка. – Слышат „Вспышка", вспоминают, что было в прошлый раз, и закрывают глазки...»
Она подняла веки, заранее ужасаясь тому, что увидит. Трюк дважды не сработал. Лабин отчаянно переключал режимы стрельбы, когда черная скалящаяся немезида метнулась к его горлу. В ее глазах не было звезд. Кен выпалил – вслепую и точно в цель: кровь и осколки костей вылетели из черепа твари, но тело продолжало полет – сто килограммов неудержимой инерции ударили его в грудь. Лабин упал бумажной куколкой, цепляясь за мертвого врага, словно мог одолеть массу‑время‑ускорение одной кровожадной решимостью.
Не смог, конечно. Ничего он не одолел. Убил одну и скрылся под дюжиной других.
Кларк вдруг рванулась вперед, стреляя, стреляя, стреляя. Был визг – но не с той стороны, куда она стреляла. Что‑то горячее и твердое врезалось в нее сбоку; что‑ то холодное и очень твердое ударило со спины. Чудовище ухмыльнулось ей открытой слюнявой пастью. Его передние лапы пригвоздили ее к земле, как бетонные сваи. Из пасти несло мясом и бензином.
Она вспомнила слова Кена: «Ты легко пройдешь, сильно подозреваю, что они настроены на меня». Надо было спросить, что он имел в виду, пока еще было у кого. А теперь поздно.
«Они меня оставили на десерт, – рассеянно подумала она, – на десерт».
Где‑то рядом хрустнули кости.
«Господи, Кен, на что ты рассчитывал?»
Тяжесть исчезла с груди. Со всех сторон слышалось дыхание монстров.
«Думал, в аду есть надежда? Ты был слеп, а я... я все равно что слепа. Ты искал смерти, Кен? Или вообразил себя неуязвимым? Это я, пожалуй, могла бы понять. Я и себя когда‑то такой считала».
Странное дело. Никто не рвал ей глотку.
«Интересно, что их сдерживает?» – подумала она.
И открыла глаза. Здание УЛН поднималось в небо, словно она смотрела из могилы на огромное надгробие.
Лени села – в круге диаметром метра четыре, очерченном черными телами. Собаки, пыхтя, следили за ней, смирно сидя на задних лапах.
Кларк кое‑как поднялась на ноги. В голове гудело воспоминание о назойливом неслышном тиканье, только что воспринятом внутренним ухом. Оно было при первой атаке чудовищ и сейчас появилось. Ультразвук.
«Хеклер и Кох» валялся под ногами. Кларк нагнулась за ним. Тени со всех сторон напряглись, предостерегающе клацнули зубами, но не помешали.
Разбитый «Сикорский‑Белл» остался в пятидесяти метрах левее: толстая грудь и узкое брюшко расходились от сочленения под острым углом. В стене кабины зияла рваная обугленная дыра, словно изнутри вырвался раскаленный добела паразит. Кларк на шатких ногах шагнула к вертолету.