— Садись ты, Морфей, люди смотрят.
Через несколько минут она придвигается ко мне и жалуется:
— Никакого сладу. Ночью проснусь, Васьки нет. Гляну, из кухни через щелочку свет пробивается. Сидит в одних трусах и строчит. Ни дать, ни взять — роденовский «Мыслитель».
Улыбаюсь, представив Люськиного супруга, занимающегося сочинительством в просторных сатиновых трусах. Удивительное дело! Такой пышущий здоровьем и жизнерадостный мужчина, имеющий жену, детей, работу, а пишет стихи. Причем, грустные. Стихи, которые никто не жаждет печатать. Вместо гонораров получает упреки жены и все равно испытывает радость творчества.
— Горячее несут! — звонко сообщает Люська.
После горячего звучит блюз.
Танцую с Василием и рассматриваю рисунок его галстука.
— Что новенького в преступном мире? — хмыкает он.
Чтобы видеть лицо партнера, запрокидываю голову:
— Старушек убивают.
— Да ты что?! Где это?
Называю адрес, где проживала покойная. Василий удивленно тянет:
— Да это ж Аркашкин ЖЭУ!.. Соседа нашего по даче. Да и Люська в этом ЖЭУ раньше работала.
Как тесен мир! Пользуясь случаем почерпнуть информацию, равнодушным голосом произношу:
— И как вы с ним уживаетесь?
— А че? Нормальный мужик…
Я уже не слышу ни музыки, ни голоса Василия. Мысли сосредотачиваются на наборе фактов: ключ от квартиры убитой был у Аркадия Федоровича, указание произвести опись имущества дал он же, дача у него рядом с Нефедьевыми, то есть на остановочной площадке «Юбилейная». Все та же третья зона!
— Жену на участке не увидишь, она с детьми возится, — доносится бас Василия. — У них трое пацанов. Вот Аркаша и упирается. Короче, мужик что надо.
После танца подсаживаюсь к Люське. Она подозрительно смотрит:
— Чего это тебя мой бывший начальник заинтересовал?
Укоризненно поджимаю губы. Люська немного обиженно отвечает:
— Вечно у тебя секреты… Занудный он. Скряга. Когда я в ЖЭУ работала, почти год всем коллективом из него деньги на новую мебель выжимали. Страдал, будто свои выкладывал. И дома такой же. Дачу бы его видела — халупа! Жена мне его рассказывала: привезла из командировки электрокофемолку, так он ее чуть из дома не выгнал, заставил продать, дескать, зачем мне эта хреновина, чаю зеленого попьешь.
Закидываю удочку:
— Наверное, и с жильцами такой?
— Не говори! Месяцами за какой-нибудь ерундой ходят. Правда, если старик или старуха, сразу весь дефицит выкладывает. Дескать, старость уважать надо, откуда у пенсионеров деньги, чтобы сантехнику в магазине приобретать, — Люська возмущенно фыркает. — Нет у них денег! Одной старухе чуть не каждый месяц что-нибудь меняли, все за бесплатно. А у нее, говорят, перстень чуть не за сто тысяч!
Над столами появляются струйки дыма, но официанты делают вид, что не замечают курящих. Марков тоже осторожно курит. В блюдечке, приспособленном им под пепельницу, уже лежит докуренная только до половины сигарета. Разглядывая ее, убеждаюсь, что это «Опал».
Вижу, что Толик совсем приуныл, и приглашаю его на вальс. Он вздыхает послушно выбирается на открытое пространство.
После вальса — кофе.
Гурьбой покидаем ресторан. На улице Люська тоненько выкрикивает:
— Хорошо-то как! Теперь только в безалкогольные и будем ходить! Спокойно: ни хулиганов тебе, ни пьяни всякой. Поели, повеселились и домой!
Василий искоса смотрит, но ничего не говорит. Марков поддакивает Люське:
— И на следующий день себя прекрасно чувствуешь.
— М-да, — одними губами соглашается Толик.
На остановке прощаемся.
У своего подъезда задираю голову. На кухне горит свет. Наверное, мама ждет появления своей непослушной дочери. Чмокаю Толика в щеку и спешу домой.
Шеф уже на месте и беседует с кем-то по телефону. Забавно видеть его через оконное стекло: брови серьезно сдвинуты, губы шевелятся, а звук выключен.
Павел Петрович замечает, что на него глазеют. Демонстративно смотрит на часы. Понимаю намек и взбегаю на крыльцо.
Дверь в кабинет моего коллеги Селиванова распахнута настежь. В коридоре стоит тяжелый запах табачного дыма. Заглядываю к нему, невольно вздыхаю:
— Что с тобой, Евгений Борисович?!
Селиванов отрывает от бумаг взгляд великомученика, проводит ладонью по щеке, покрытой пегой щетиной, отрешенно сообщает:
— «Огнеупор» добиваю.
— И дома не был?
— Когда?! — вопрошает Селиванов.
— И не завтракал?! — ахаю я.
— Когда?!
Бедный Селиванов! «Огнеупор» окончательно доконает его. Писклявым голоском круглой отличницы и любимицы преподавательского состава школы говорю: