Государственный банк приносит 350 миллионов в год и они идут в бюджет, а не расходуются на расширение банка — на это у него идёт другая часть доходов.
Помимо этого, стабильную прибыль приносят зоны казино — 75 миллионов в год.
Итого: 2 миллиарда 135 миллионов денариев в год.
Расходы казны менее существенны: 230 миллионов уходит на легионы и флот, 16 миллионов на бюрократию, 80 миллионов на программу романизации, 160 миллионов на социальное обеспечение, 350 миллионов на Промзоны, а ещё 650 миллионов уходит на разного рода военные стройки, гражданское строительство, железные дороги, инфраструктуру и социальное жильё.
Разницу Таргус складирует в хранилищах и, постепенно, конвертирует в золото — по сути, выкупает на это серебро всё появляющееся на рынке золото, чтобы увеличивать обеспечение имперским солидам.
В будущем, когда придёт время для полноценного перехода на золотой стандарт, все горько пожалеют, что вообще когда-либо продавали ему своё золото пусть даже по непрерывно и стремительно растущим рыночным ценам…
— Благодарю, Ваше Императорское Величество, — поклонилась Зозим.
— Нет, меня всё ещё никак не отпускает Центральная Азия, — покачал головой Таргус. — Что предпринимает Ахмад-шах Дуррани в ответ на действия наших лицензированных ханов?
Он ввёл Инсигнию Дукатус, некий аналог тамги, хорошо известной в Великой степи. Кочевые кланы восприняли это как символ легитимизации власти трёх ханов от северного кагана — ровно так, как и хотел Таргус.
Одного этого может хватить для укрепления власти трёх ханов, но, в дополнение к этому, в Великую степь поступают оружие и боеприпасы, а также полевая артиллерия. Нет в мире вещи, легитимизирующей власть надёжнее, чем могущественные батальоны…
— Моя агентура на местах не докладывает ни о чём подозрительном, — ответила герцогиня. — Переговоры между Ирданой-бием и Ахмад-шахом, связанные с маньчжурской угрозой, идут уже давно, но никаких успехов достигнуто не было. Дурраниды слишком заняты в Персии — война против османов идёт совсем не так, как они ожидали.
— А чего они ожидали? — с усмешкой поинтересовался император.
— Падишах рассчитывал на то, что османы будут истощены войной и не захотят сражаться за провинцию с новым врагом, — улыбнулась Зозим. — Это не значит, что они уже проиграли, но решительность султана была недооценена и дурраниды платят за это кровавую цену.
— Чем дольше они будут возиться, тем лучше, — удовлетворённо кивнул Таргус. — Ладно, хватит отдыхать.
Он встал с лавки. В этот момент мимо проходила молодая семья с ребёнком в коляске. Муж и жена поклонились императору, а тот кивнул им с доброжелательной улыбкой.
— Возвращайся к своим обязанностям, — сказал Таргус. — Если что, я в Промзоне.
//Курфюршество Шлезвиг, Промзона I , 13 сентября 1758 года//
Это была лёгкая прогулка к вратам Промзоны, на которую у Таргуса ушло меньше десяти минут. По дороге неудобство вызывали верноподданные, запертые им в этом городе, неустанно кланяющиеся ему, демонстрируя феодальные пережитки — императору пришлось останавливаться и отвечать кивками.
«Наверное, нужно ввести новое правило — больше никаких поклонов», — подумал он. — «У меня достаточно длинный член, чтобы я не комплексовал по поводу того, что кто-то мне не поклонился».
Поклоны и прочий этикет — это настоящий феодальный пережиток, в современном обществе не исполняющий более никакой функции.
Раньше, в Средневековье, поклоны и прочие проявления раболепия были нужны, чтобы заставлять крестьян и прочих простолюдинов повиноваться. Это было нужно, чтобы держать их в покорности, закрепить подчинённое положение в подкорке и не позволять даже думать о каком-либо равенстве. И это работало.
Сейчас же власть сменилась с персональной, какой она была в Средневековье, в институциональную, а бывшие крестьяне и ремесленники уже давно осознали свою субъектность и феодальные приёмы работают гораздо хуже. Ну и из всего этого исходит то, что иерархия перестала быть биологически неоспоримой, потому что господ убивают, они смертны и внутри ничем не отличаются от крестьян. Всё это уже понятно абсолютно всем, поэтому кланяться — это отдавать дань напрочь изжившей себя традиции. Но они упорно продолжают это делать, несмотря на то, что это уже давно нигде не написано.
«Тяжело вытравить из себя генетически прививаемое рабство», — подумал Таргус, входя на территорию химического цеха. — «Тысячу лет в поколения всех этих людей вбивали покорность — это не могло не наложить на них свой отпечаток».