Они с Барбарой говорили о Пауэле. Как странно — этот добродушный жизнелюб оказался, в сущности, совсем одиноким человеком. В Англии семьи у него не осталось. Здесь, в Риме, он вел холостяцкую жизнь. И вот вчера на протестантском кладбище на южной окраине Рима стало одной могилой больше.
После ужина они поднялись на холм Пинчо и долго молча смотрели на закат. Так они прощались. Эдвард с Барбарой и Римом. Барбара с Эдвардом. И оба с непостижимым, еще не до конца понятым ими отрезком своей жизни. Уговорившись встретиться нынешним летом в Лондоне, они расстались.
Возвращаться в гостиницу Эдварду не хотелось. Ему не давало покоя чувство, будто его ждут где-то. Он сел в «ягуар» и через несколько минут уже медленно ехал по набережной в сторону Трастевере. Проезжая по мосту Гарибальди, он бросил взгляд на остров Тиберина: на этом сложившем весла корабле отправилась в свое последнее плавание Оливия.
Он без труда отыскал площадь возле церкви Санта Мария ин Трастевере, где спал глубоким сном после той странной ночи в таверне «У Ангела». Дальше он пошел пешком.
Эдвард шел по тем же улочкам и переулкам, что и при первой ночной прогулке вместе с Лючией, девушкой, которая привела его в другой Рим и навсегда впечатала образ этого другого города в его сердце.
Арки, темные своды, часовенки… тишина и сумрак. Эдвард шел уверенно и спокойно, словно прекрасно знал дорогу.
И он без всякого усилия нашел то, что искал. Или, быть может, то, что он искал, нашло его само.
В какой-то момент он вдруг понял, что стоит перед невысоким старинным домом. Над входом была прибита вывеска: «Таверна „У Ангела“».
Сердце его сильно билось, когда он спускался по лестнице в просторный подвал.
Керосиновые лампы и несколько факелов на стенах освещали помещение. Слуги, хлопотавшие возле очага, сошли, казалось, с гравюры Пинелли. И хозяина Эдвард узнал — того, худого и длинноволосого.
В таверне не было никого, кроме женщины, сидевшей за грубо сколоченным столом спиной ко входу. Светлые распущенные волосы поверх старинной шали…
От радости на глаза Эдварду навернулись слезы. Он поспешил к женщине.
Это была не Лючия. Волосы оказались просто седыми. А платье — обычным, цыганским. Лицо, когда-то, несомненно, красивое, теперь было испещрено морщинами. Однако возраст ее определить было невозможно.
Женщина улыбнулась Эдварду:
— Отчего так смотришь на меня? Садись!
Эдвард медленно опустился против нее на стул.
— Я ищу одну девушку…
— Разве не меня? — Женщина рассмеялась. Смех был легкий, девичий. Эдвард, словно загипнотизированный, не мог отвести от нее глаз.
— Знаешь, кто я?
Эдвард не отвечал. Она тряхнула головой, и легкие седые волосы упали на ее лицо.
— Я — колдунья… Хочешь выпить?
Она поднесла кувшин с вином к стакану, вдруг оказавшемуся перед ним, но Эдвард отказался от угощения, закрыв стакан рукой.
— Зря отказываешься. Вино легкое. Я люблю такое.
— Вы… вы тоже приходите сюда каждый вечер? — Эдвард не знал, как ему говорить с этой странной женщиной.
— Как Лючия?
— Вы знаете ее?
— Здесь все ее знают.
Эдварду казалось, что он снова погружается в атмосферу того, первого вечера.
— Скажите мне что-нибудь о Лючии. Я так долго искал ее.
— Могу рассказать тебе кое-что из ее прошлого. Я же колдунья. Все знаю.
Эдвард кивнул. Женщина опустила глаза. Казалось, она смотрит внутрь себя.
— Лючия была незаконной дочерью одного из князей Анкизи. И у нее был вольнолюбивый, бунтарский характер. Она стала натурщицей художника Марко Тальяферри. А поскольку любила его, то и ушла к нему…
— Продолжайте, прошу вас…
— Тальяферри знал, что он — перевоплощенный Иларио Брандани. Поэтому всю свою короткую жизнь он провел, занимаясь живописью и поисками. Поисками того, что могло бы его спасти.
— А что могло его спасти?
Эдвард уже предчувствовал ответ.
— Знак повеления. Неужели ты еще не понял, что является знаком повеления? — Женщина рассмеялась. — А ведь почти с тех пор, как приехал в Рим, все время носишь его с собой.
— Медальон!
Женщина кивнула. Лицо ее сделалось серьезным.
— Брандани закончил медальон тридцать первого марта 1771 года, но не успел воспользоваться его силой, потому что как раз в этот день…
— Какой силой?
— Во власти медальона продлить человеку жизнь, если она слишком коротка, — как о чем-то самом обычном, сказала женщина и продолжала: — Именно в этот день музыкант Витали убил Брандани и украл этот медальон. — Глаза колдуньи потемнели… — И вот, когда Витали почувствовал, что конец его близок, он спрятал медальон.
— И Тальяферри тщетно искал его…
— Да, это так. Он знал, что медальон должен быть где-то рядом с площадью. Он даже нарисовал эту площадь, но не смог отыскать его. Художник скончался в ночь на тридцать первое марта. Сто лет назад.
— А как он умер?
— Его нашли в Тибре. Говорили, будто причиной послужило вино. Вот это вино.
Женщина сделала большой глоток и глубоко вздохнула.
— А… Лючия?
— Лючия? Она покончила с собой в мастерской на виа Маргутта. Но ей разрешено было продолжать поиски медальона. Потом.
— Ей разрешено было… Кем?
В глазах колдуньи отражалось пламя факелов.
— Зачем тебе знать об этом? Ты живешь в мире достоверностей. Ты не переходил за положенную черту. И тебе не дано этого. Лючия хотела отыскать знак повеления, чтобы разорвать проклятую цепь перевоплощений.
— Когда же она нашла его?
— Ты еще не родился тогда, в прошлом веке.
Множество вопросов роилось в голове Эдварда — вопросов, на которые не было ответов.
— Но Анкизи тоже искал медальон… А Лючия… была с ним заодно?
Женщина улыбнулась. У нее оказалась приятная, молодая улыбка.
— Лючия была кровными узами связана с Анкизи. Князь и его друзья пользовались этим, пытаясь через нее установить контакты с потусторонним миром. Но Лючия должна была передать медальон тебе, потому что именно тебе было предназначено найти его.
Эдвард налил себе немного вина. Ему необходимо было что-нибудь выпить.
— Этот медальон… Значит, это благодаря ему я спасся? Но где Лючия? Я обязан ей жизнью… мне бы так хотелось…
— Она не придет, — тихо сказала женщина, опуская голову. — Она никогда больше не придет.
— Я хотел бы возвратить ей медальон. — Эдвард протянул женщине маленькое золотое сердечко. Она взяла его, подержала на ладони и вернула:
— Знак повеления… Теперь это всего лишь медальон. Можешь оставить его себе. Сохрани на память о Лючии. Иди. Возвращайся в свою страну, к своей жизни.
Эдвард медленно встал, прошел через зал и начал подниматься по лестнице. Навстречу ему спускался человек с гитарой. Эдвард вспомнил его — он казался братом-близнецом хозяина этой старой таверны.
Эдвард вышел на улицу. А человек с гитарой приблизился к женщине и, наклонившись, ласково заговорил с ней:
— Уже поздно, Лючия.
— Да-да, уже очень поздно.
Факелы на стенах таверны стали гаснуть, и керосиновые лампы на столах тоже. И только огонь очага остался мерцать в глубине зала.
Человек прислонился к стене и тронул струны.
Сегодня время полнолунья.
Виденье, странница, колдунья,
О, кто б ты ни была, молю,
Не отвергай любовь мою.
Колокола звонят: динь-дон.
Пускай продлится этот сон.
Но сто колоколов в ответ
Сказали — нет.
И если я тебе не мил, —
Тот, кто всегда тебя любил, —
Молю, хотя бы до рассвета
Ты мне не говори про это.
Не отвергай любовь, молчи,
Свети мне, как луна в ночи.
Вчера, сегодня и всегда
Скажи мне — да.
Колокола звонят: динь-дон.
Пускай продлится этот сон.
Но сто колоколов в ответ
Сказали — нет.