Поначалу «из финансовых соображений» Ринго не спешил пользоваться правом доступа, которое позволяло «налоговым эмигрантам» проводить в Соединенном королевстве лишь девяносто дней в году. Грабительская политика налоговых органов уже вынудила Мориса Гибба переселиться на остров Мэн, «Rolling Stones» — во Францию, а Тони Шеридана просить о предоставлении ему ирландского гражданства. Однако главной причиной, по которой в душе Ринго проснулся цыган, была скорее долгожданная свобода от семейных уз и желание сохранить деньги, которые не достались Морин. Так «началась кочевая жизнь». Обладая кучей памятных подарков и воспоминаний, Ринго, держа за руку Нэнси, прогуливался по Лазурному Берегу и Лос–Анджелесу, переезжал из отеля в отель, где ему резервировали лучшие места в ресторанах, а на стойке администратора оставляли пригласительные билеты и светские приглашения, сулившие море лести без капли дружелюбия тому, чье каждое ленивое движение освещалось на полстраницы в The Sun или Los Angeles Times. Его ливерпульский выговор часто вызывал приглушенное хихиканье тех, кто с молоком матери впитал любовь к роскоши.
Из его рта торчал ониксовый мундштук, а уши, шея, грудь, запястья и пальцы украшали золото и драгоценные камни; одной из его последних прихотей была страсть к эпиляции, которая на некоторое время настолько завладела им, что он не мог говорить ни о чем другом.
«Я хочу посмотреть, как будет выглядеть мой череп и нет ли на нем каких–нибудь фурункулов или чего–то подобного», — заявил Ринго расстроенной матери, которая все еще не пришла в себя после их развода, и сбрил с головы все волосы, включая брови. Чтобы успокоить ее, Старр отрастил некое подобие щетины. В 1991 году, после того как он десять лет носил бороду и усы, он улыбался счастливому фотографу таблоида всем своим сияющим лицом, лишенным какой бы то ни было растительности, если не считать того, что он назвал «третьей бровью», под нижней губой. Это выглядело комично, однако легковерные фанаты «The Beatles» восхищались новым обликом своего кумира.
«Просыпаешься утром и думаешь, вставать или не вставать? — вздыхал Ринго. — Если на этот день не запланировано ничего важного, момент пробуждения можно отложить на неопределенное время. В конце концов вылезаешь из постели и начинаешь придумывать, чем бы заполнить свой день».
Спасаясь от скуки, он находился если не в самолете, то в аэропорту в ожидании следующего. С легкостью ежедневного пассажира он перелетал из Монако в Амстердам, чтобы пообедать с «The Three Degrees» — любимой группой принца Уэльского — и родом Стейгером; из Амстердама — в Йоханнесбург посмотреть какой–нибудь теннисный матч; из Йоханнесбурга в Нью–Йорк, просто чтобы купить обувь от Ebony, из Нью–Йорка в Лас–Вегас с целью провести неудачный вечер за рулеткой или блэк–джеком; из Лас–Вегаса в Лондон на матч в Уимблдоне, и из Хитроу — снова в Монако, на бракосочетание какого–нибудь богатенького зануды. Там он стоял в одной очереди с такими знаменитостями, как Рудольф Нуреев, Кристина Онассис и принцесса Каролина. Заявляя, что он принадлежит к «сливкам общества — куда бы я ни пришел, везде царит веселье», Ринго не хвастался, а скорее констатировал факт.
Самым веселым местом из всех было Монте–Карло, где, вместо того чтобы сорвать банк, он играл по маленькой в Loews, казино, которое ему порекомендовал Питер Селлерс. Несмотря на то что Лондон находился всего в двух часах лета, Ринго, решив покончить с жизнью на чемоданах, решил обосноваться именно в этом курорте, купив себе пентхаус в одном из многоквартирных домов в «необрутальном стиле». Для менеджера Loews, Пола Мейсера, «Ринго иногда бывает экстравагантным — однажды он появился в казино с волосами, собранными в хвост, — но в целом он не слишком отличается от всех тех, кто откидывается в кресле и наслаждается плодами успеха».