Но мрачность стен этого уже ставшего анахронизмом памятника не должна вводить нас в заблуждение. Узники Бастилии жили не в темницах — они предназначались лишь для тех, кого хотели «разговорить» до суда, как командора де Жара. В 1627 году Венсан Ланглуа, бывший интендант кардинала, жаловался, что его заключили в Бастилию, не позволив взять с собой слугу. В 1640 году Бассомпьер и его любовница Мари Кретон д’Эстурмель де Гравель играли в карты с комендантом крепости. Кстати, последнего звали Шарль Ле Клерк дю Трамбле, и он был братом отца Жозефа, помощника кардинала.
Заключенные заказывали себе пищу у трактирщика, принимали посетителей, могли ругать кардинала и даже составлять заговоры. Рец, например, уединялся с Краалем. Ришелье, вероятно, об этом кое-что знал. Его полиция работала хорошо. Он знал все. Но если можно было без особых мучений жить в Бастилии, там можно было также и умереть: таков случай бедного Ланглуа де Франкана († 1627), впавшего в немилость памфлетиста.
В Венсеннском замке умирали гораздо чаще: в 1626 году — маршал д’Орнано; в 1629-м — великий приор Вандомский; в 1635-м — герцог Пюилоран. Вопреки легенде эти важные узники не были отравлены, просто в камерах были очень нездоровые условия. Аббат Сен-Сиран, заключенный в замок в 1638 году, не был переведен в более пригодную для жизни камеру и также умер.
Воспоминание о государственных узниках тянет за собой очередной вопрос о взаимном влиянии и ответственности короля и кардинала, кардинала и короля. Были ведь и королевские узники, осужденные (и ожидавшие помилования) или сосланные, но в глазах современников все они были жертвами ужасного Ришелье. На самом деле король был защищен своим божественным правом. И осужденные, и сосланные — все узники должны были бы винить в этом короля. Однако король был сувереном. Его не так-то легко было разжалобить. У него хватало других забот, и он доверял в этом кардиналу-министру — удобное решение, поскольку его называли Людовиком Справедливым.
ОБОЮДНАЯ СУРОВОСТЬ
Гораздо лучше заставить себя бояться, чем любить.
Я заставляю отбывать наказание перед тем, как вознаградить.
Я дарую своим подданным справедливость.
Невозможно быть справедливым, если не являешься человечным.
По странной сентиментальности наше время представляет политический тандем Людовик XIII — Ришелье в образе некоей двуединой суровости, иногда граничащей с крайней жестокостью. При подобном представлении забываются три факта: 1) тридцать шесть лет религиозных войн (1552–1598); 2) число заговоров, подавленных при Генрихе IV; 3) последствия двух предыдущих пунктов. Действительно, при Людовике XIII мы наблюдаем новые религиозные войны и новые заговоры. Что следует делать правителю, столкнувшемуся с сепаратистами, насильниками, заговорщиками? Почему формулировка Макиавелли «Гораздо лучше заставить себя бояться, чем любить» — фраза до странности банальная, изобличает макиавеллиевского злодея? Ришелье, несомненно, знал это высказывание; король, вероятно, нет; но оба воплощали его на практике, не считая, что грешат перед Божескими законами или законами природы. Следовательно, нет смысла переоценивать суровость, царившую во Франции эпохи барокко. Стоит измерить персональную суровость короля и кардинала-министра и попытаться оценить с помощью нескольких известных примеров меру ответственности каждого.
Первым принимаемым в расчет элементом является монархия как данность — древняя, почтенная, боготворимая, неоспоримая. Во Франции никогда не было двоевластия или дуумвирата. Невозможно поставить в один ряд суверена и его подданного. Решает только король, абсолютный монарх. Только король может миловать — такова королевская прерогатива. Когда правитель управляет своим государством, как истинный наместник Божий, его суждения считаются вытекающими из божественного права; он едва ли может ошибиться. Если его решения представляются верными, остается лишь «позволить свершиться королевскому правосудию». Если его решения кажутся несправедливыми, это не его ошибка — вероятно, кто-то другой подал ему плохой совет, — и тогда люди восклицают: «Ах, если бы король знал!»