Кольте, которого Ришелье очень ценил, действительно числился среди «пяти знаменитых поэтов» (так они назывались в «Ля Газетт»), чьи «величественные» стихи входили в «Тюильрийскую комедию» (1635), «Большую пастораль» (январь 1637 г.) и «Слепого из Смирны» (февраль 1637 г.). Инициатором написания драм был сам кардинал; проект, состав исполнителей и первоначальные темы произведений были делом Шаплена, причем секретным. Авторами стихов были Кольте, Буаробер, Л’Этуаль, Ротру и Корнель. Каждый писал свою часть стихов в течение одного месяца.
Трое из «пяти авторов» были академиками — Кольте, Буаробер и Л’Этуаль, но ни одна из трех их комедий не сохранилась. (Как заметил Жан Ко, ни один из академиков не создал шедевра.) Зато благодаря Пелиссону, Вольтеру и Теофилю Готье первая комедия почти обессмертила «бессмертного» Кольте. Приведенная ниже сцена произошла в начале 1635 года — за несколько недель до вступления Франции в войну, — когда кардинал, решивший стать настоящим автором пьесы, представил своим поэтам окончательный текст «Тюильрийской комедии». У Ришелье в тот день было хорошее настроение, свидетельством чему является продолжение нашего рассказа.
В части произведения, принадлежавшей Кольте, он посвятил шесть александрин описанию Тюильрийского пруда. Похоже, эта короткая часть весьма порадовала кардинала, «совершенно потерявшего разум». После завершения чтения министр в буквальном смысле осыпал своего поэта благодарностями: Кольте получил 600 ливров (4200 евро) за шесть стихов о пруде. Самые удачливые поэты — Малерб, Делиль, Бирон — никогда не получали столько за такие короткие тексты. Приятно удивленный Кольте не замедлил поблагодарить своего покровителя двустишием:
Кардинал пообещал ему шестьдесят пистолей, добавив, что «король не так богат, чтобы оплатить остальное».
Взамен похвал и подарков (кто скажет, что Ришелье не был либералом?) автор замысла «Тюильрийской комедии» осмелился предложить небольшую поправку в столь великолепно оплаченный текст. Там, где поэт написал заурядную александрину «Тростник погрузился в водный ил», кардинал предлагал заменить погрузился глаголом окунулся. XVII век любил — и еще больше при Людовике XIV — туманные, возвышенные слова. Ришелье считал окунулся «более точным и живописным» (Т. Готье). Министр был прав, считает автор «Гротесков», и Кольте, будь он поучтивее, склонился бы перед поправкой своего великодушного покровителя. Но нет, Кольте отказался заменять погрузился на окунулся: это низкое слово, подходящее для прозы и невообразимое в поэзии. Ришелье настаивал, требовал. Усугубляя свое положение, Кольте, вернувшись домой, в пространном письме изложил министру свои мотивации и законные требования.
Это «весьма развеселило кардинала»; и когда некоторые придворные поздравляли его с тем, что никто не осмеливается ему возражать и что он воистину великий триумфатор, он отвечал им со смехом, как об этом пишет Пелиссон: «Господа, вы ошибаетесь, поскольку вот Кольте, который спорит со мной из-за одного слова и превосходным образом мне сопротивляется».
Великий министр проявил себя великодушнее многих, а Кольте — более упрямым, чем обычно. Упрямый стихотворец любой ценой отстаивал свой глагол погрузился. Кардинал часто обманывался, согласно Менажу, то есть уделял излишнее внимание предметам совершенно бесполезным.
РИШЕЛЬЕ И ЖЕНЩИНЫ
Сладострастно живи в согласье с телом… Плотских утех желай лишь таких, как у Герцогини.
Кардинал любил женщин; но он боялся короля, бывшего сплетником.
Кардинал, много писавший, никогда не вдавался в детали своей частной жизни. Подобная строгость не слишком обычна в эпоху барокко, время всяческих излишеств. Однако уникальное положение, заставлявшее министра быть священником и прелатом, побуждало его к тайне и сдержанности. Была ли у него частная жизнь, которая сохранилась в семейных разговорах (с его племянницей, аббатом Буаробером, с его секретарями), во время отдыха, размышлений, за чтением, медитацией, молитвой, составлением заметок? Неизвестно. Хранил ли он какие-нибудь личные секреты? Было ли ему что скрывать? Опять-таки неизвестно. Зато на его счет существует множество домыслов и обвинений, редко когда невинных.