— Посмотри на меня, и посмотри внимательно. Видишь этот шрам? — я провела пальцем по старому рубцу, оставшемуся на память со времен моих метаний по замку Святого Ангела. — Это мое напоминание о моей мягкотелости и нерешительности, когда меня чуть не убили, и я потеряла ребенка. А видишь вот этот? Это то, что осталось от той ночи, когда всех, кто стал мне дорог вырезали, как скот, с подачки Ватикана и Людовико. И если бы не я и не мое влияние на Риарио, он не стал бы таким неосторожным и доверчивым, чтобы допустить то, что произошло. Вокруг нас не было никого, кому можно было доверять, это наемники, а не преданная тебе до мозга костей дружина, для которой есть Бог, и следом ты, а остальное пусть идет лесом.
— Что Риарио сделал с тобой? — он прикрыл глаза и пытался меня обнять, чтобы успокоить, но я вырвалась.
— Он ничего мне не сделал, — я тряхнула головой, стараясь таким образом убрать накатившую на меня тошноту и слабость. — Мне понадобилось приложить очень много усилий, чтобы после того, как меня забросила в эту тупую, озлобленную на весь мир шлюху, Джироламо простил меня за ее грехи и не закопал где-нибудь в окрестностях собственного дома. Я всего лишь женщина, да еще и бастард, пусть и признанный моим папочкой-садистом и извращенцем, в пятнадцатой веке, и ты себе представить не можешь, что мне стоило добиться расположения собственного мужа. Ты мужчина и тебе никогда не понять, какого здесь приходится женщинам, которые больше, чем никто.
— Не все, дорогая моя, далеко не все. Посмотри на запад, вон там уже спит в своей холодной постели первостепенная стерва Изабо, которой никто не посмеет даже намекнуть, что она никто и звать ее никак, потому что рискует услышать в ответ: «Великий инквизитор!», и это будет самое милосердное из того, что услышит тот неудачник. — Он говорил тихо, вытянув руку и махнув ею, указывая, скорее всего на запад. — И я прекрасно вижу, что с тобой сделал этот век. А знаешь, чего я не вижу? Я не вижу перед собой уравновешенную язвительную девчонку, которую помнил всегда, и за память о которой цеплялся каждый проклятый день, проведенный в этом мире. Сейчас же я вижу перед собой истеричную психопатку, которая вспомнила те уроки, которые вдолбил в ее аватар этот папский выродок. Катя, да приди уже в себя. Риарио был маньяком и садистом, и это доказанные факты, потому что я даже представить себе не могу, кем еще мог восхищаться, закатывая глаза, Торквемада, детально описывая его в своих дневниках, называя едва ли не учителем. И я даже боюсь представить, что бы он из тебя создал через год. И это были не твои дети. Включи уже голову!
— Не смей так о них говорить, Иван. Только не здесь и только не сейчас, — я попятилась, пытаясь действительно взять себя в руки, потому что своим отрицанием и спорами с единственным близким человеком я могла эту связь разрушить, оставшись снова в одиночестве наедине со своей жаждой мести. — Почему ты оказался здесь, Ваня? — до меня не доходило, каким образом русский князь пересек такое расстояние и оказался здесь, в Форли. Князья не ездили так далеко от дома, только, если в поход за зипунами отправлялись и то, куда-нибудь поблизости. В такой подарок Богов и Судьбы я не верила.
— Стечение обстоятельств, не более того, — холодно произнес он, сузив глаза. От его пристального взгляда мне стало неуютно.
— Почему ты опоздал? Если бы ты приехал на несколько дней раньше… — я отвернулась от него. Я не хотела его в чем-либо обвинять, но так получилось, так было даже легче — думать, что это он виноват, потому что не приехал раньше. Только бы перестать винить себя. Резко заболела голова, чего я никак не ожидала. Я распустила волосы, чтобы хоть немного снять давление с головы и повернулась к Ивану, который молча наблюдал за мной.
— Ты любила его? — скорее утвердительно задал он вопрос, больше не глядя на меня и проходя мимо меня к двери, ведущей к выходу из спальни. Внезапно подступившая тошнота и головокружение не дали мне ответить, и я просто рухнула на пол, не сумев устоять на резко ослабевших ногах. Кое-как доползла до кровати и достала из-под нее ночной горшок, наверное, единственное, что осталось целым в этой комнате. Меня рвало, а учитывая, что я не ела долгое время, то исключительно желчью, от горечи которой, тошнота только усиливалась, не принося мне облегчения.
— Позовите какого-нибудь лекаря, если такой имеется в этом доме! — Сквозь шум в ушах я услышала голос Ваньки, пытаясь сообразить на каком языке он говорит. Вся латынь почему-то исчезла у меня из головы, но между очередными спазмами, я все же смогла перевести его речь.