— Катя, не начинай, — все-таки непривычно было смотреть на Ваньку в таком виде, его светлые глаза на загорелом лице очень сильно выделялись и просто приковывали внимание. — Ты сама сунулась туда, куда не следует, и другого выхода вытащить тебя и твоих людей я просто не видел. Надеюсь, ты это начала осознавать или в твоей голове вместо мозгов и адекватных мыслей до сих пор ассорти из манки и овсянки?
— Но это как-никак все же совпадает с твоими планами, — я пожала плечами. Пусть, что хочет думает, все равно уже ничего не исправить.
— Я этого и не отрицаю, — мы замолчали, прожигая друг друга взглядами. Выяснять отношения не хотелось, а действительно обсуждать что-то серьезное сейчас было не совсем разумно.
— Скажи, ты хоть сейчас осознаешь, в какую ситуацию нас поставил? Это средневековье, штамп в паспорте, прописка и… разбежались через полгода не прокатит. Ты вообще думал…
— Думал, — он прервал меня, не дав договорить, абсолютно не изменившись в лице. — Может, и не так надо было поступить, но, когда представился довольно неплохой шанс, чтобы ты вытащила меня из своей френдзоны и уже перестала меня, наконец, динамить, я им воспользовался, и не отрицаю этого.
— Что? — от его слов, я впала в ступор, не понимая и не осознавая, что он вообще несет.
— Я последние три года бегал вокруг тебя, но ты словно не замечаешь, что у молодого и симпатичного парня даже подружки нет. Это такой вариант садизма, или тебя просто всегда привлекали неотесанные прямолинейные кретины, склонные к неоправданной ничем жестокости? — судя по всему, он наслаждался ситуацией, по крайней мере, на его морде это было прописано большими буквами.
— Ты…ты… — я задохнулась от возмущения. Я ожидала чего угодно, только не такого откровенного разговора.
— Я? — он вопросительно поднял брови и наклонился чуть вперед. Я тем временем пыталась отыскать в своей памяти немного информации о том, что Ванька хоть как-то пытался намекнуть на то, что хочет несколько иных отношений, нежели просто дружеские. Копаться в собственных воспоминаниях мне никто не мешал, поэтому я спокойно в тишине вспоминала многое и теперь взглянула на все под немного другим углом.
— Да ты издеваешься, — я откинулась на спинку стула, натягивая, сползающую ткань, злясь на Ивана, который буквально добивал меня своим истинным отношением ко мне, и моей тупорылой слепоте, которая не дала этого заметить раньше.
— Я? Нет. Сейчас я довольно честен и прямолинеен, действую так, как тебе, должно быть, нравится. — От злости, направленной непонятно куда и на кого, меня практически разрывало. Даже если этот мудак сейчас говорит чистую правду, то этот козлина не только ребенком моим воспользовался, еще и меня решил на десерт получить, удовлетворяя свои скрытые желания. — Если я тебе настолько противен в качестве мужа и партнера, то можешь не напрягаться, я в состоянии найти себе любовницу, да даже несколько, и поверь, ни принуждение, ни даже мои титулы никак на этот выбор женщин не повлияет. И эти любовницы вполне смогут родить мне наследника, а ты будешь это терпеть, слушая перешептывания и даже открытые разговоры у себя за спиной, потому что у тебя выхода точно никакого не будет. А отбрехаться от того, почему законная супруга не может понести, практически ничего не стоит. Сколько у тебя, точнее у твоей тушки к неполным двадцати годам было детей, четыре? Или пятеро? Даже для средневековья для такого возраста многовато…
— Ты гребанный придурок, — я вскочила со своего стула, доведенная до крайней степени бешенства, и, схватив столовый нож, бросилась в сторону опешившего мужчины.
Ванька ловко перехватил мою руку, в которой был зажат тупой нож, даже не вставая со своего места, и аккуратно, боясь причинить мне боль в поврежденной до этого руке, вытащил бесполезное орудие и положил на стол. Он все еще держал меня за руку, глядя пристально в глаза. Я готова была поклясться, что впервые узнала в глазах князя знакомый ехидный взгляд. В голове шумело, то ли от выпитого вина, то ли от голода, то ли от ярости, которая начинала резко уходить, сменяясь совсем другим чувством, и я сама до конца не поняла, что именно делаю. Освободив руку, я, вместо того, чтобы просто уйти, и не потерять остатки собственного достоинства села к нему на колени, и, глядя в глаза, поцеловала, уже даже не стараясь придерживать эту надоевшую шелковую тряпку, которая, воспользовавшись моментом, тут же с меня свалилась. Он прав, ему не нужно будет никого принуждать, достаточно выйти на улицу и свистнуть. Не позволю. Я его лучше сама убью.