— Вот, баба Маша, что значит женская натура. Кот, я думаю, даже сиамский, никогда бы не был таким злопамятным.
— Если бы женщины все были добренькие к вашему брату — к барсукам, волкам и мужчинам, — улыбаясь, сказала бабушка, — то давно бы уж перевелся род человеческий. Вот так, внучек ты мой, Вовка!
8. Разговор у костра
После того как Фырка неожиданно влез в нору, там возникло отчуждение и настороженность. От него сильно пахло человеком, и его довольно долго сторонились. Даже отец фыркнул и попятился от него. И только к вечеру, когда возвращенный в семью барсучонок настойчиво приласкался к матери, лизнул ее морду, тогда вдруг все одновременно приняли его. Как полагается, как родного. Отец и мать ласкали, малыши стали играть с ним…
В городке барсуков было радостно и весело. Все теперь крутились вокруг Фырки, мать лизала ему морду, глаза. Малыши тыкали его носами, заигрывали.
А осень уже наступала на лес. Потянулись холодные ветры. Сразу с утра заметался между елями и соснами порывистый леденящий шквал. Он не был очень силен, не ломал деревья, как это часто случается, но словно вытрясывал из них душу, будто хотел припугнуть: «Держитесь! Вот уж достанется вам…»
Иглы густо посыпали землю над барсучьим городком, но сосны, как всегда зеленые и стойкие, упруго гудели на ветру, создавая тревожный заунывный гул в лесу и в норе.
Именно в такие ветра барсукам хорошо спалось. В норе было тепло. Густая шерсть с мягким плотным подшерстком и жесткой остью надежно сохраняла тепло каждого, и семейство сладко спало в двух своих гнездовых «комнатках» на мягком сене. В одном помещении, ровно посапывая, отдыхали рядом отец и мать. В другом гнезде, неподалеку, соединенном с первым коротким туннелем, спали, прижавшись друг к другу, все четверо барсучат.
Ветер над лесом бесновался, раскачивая вековые сосны. А неподалеку от бора уже облетал молодой березняк, перекрашивая лесную землю в яркие цвета осеннего увядания. Листья кружились, лес будто тревожился перед зимними жестокими холодами. Но родничок под серым валуном у барсучьего холма оставался таким же спокойным и чистым. Вода в нем была прозрачна и невозмутима, так же как нерушим был покой и сон в барсучьей норе.
Уже шестую ночь и день два человека рыбачили, ночевали то в охотничьей избушке, то в спальных мешках прямо на берегу озера. Ружья убрали в чехлы и спрятали в большом дупле дерева, здесь же, возле своей стоянки (охота на зверя еще не открывалась). На ночь ставили сетки, жгли костер, баловались удочкой и спиннингом, варили уху. Успели навялить рыбы.
Шквал прошел ранним утром, и сейчас, еще задолго до полудня, установилась тихая погода. Стало совсем безветренно. Васька еще вечером собрал всю рыбу, развешанную на кустах.
— Вась, да она ж еще не дошла, — возражал тогда напарник.
— Ничего. Дойдет дома. Нечего тут напоказ развешивать!
— Да кто ж видит-то?
— Кто-кто! Убрать надо. И все! — Этот человек будто кожей чувствовал опасность.
— Да я ж не спорю… — согласился напарник, и Васька собрал и уложил в мешок всю рыбу. И правильно сделал. А то бы шквалом ее и унесло…
День выдался светлый, хотя и облачный. В костре, сложенном из толстых поленьев, трескуче полыхало пламя, выбрасывая искры, быстрые и яркие.
— Вась!
— Ну что?
— Душа ноет.
— Это оттого, что выпить нечего.
— Да нет… На работу мне надо. Все вкалывают, а я тут прохлаждаюсь с тобой.
— Не прохлаждаешься, а рыбачим и выжидаем. Сегодня под вечерок и попробуем. Надо выкурить этих толстозадых. И зажарить. Но это уж дома…
— Да что ты, собственно, против них имеешь?
— Эх ты, малыш!.. Что имею… Да ничего! Сожрать их хочу! Животное это для меня полезное. Я так думаю: если он зверь съедобный, если я могу его съесть, значит, он полезный.
— Но ведь охота на зверя еще не открыта! Да и охотимся мы по-запрещенному.
— А если как положено, его хрен поймаешь. Он тоже — не дурак.
— Надо ж ему как-то защищаться от нас!
— Он у меня защитится. На сковородке!
— Злодей ты, Васька.
— А ты еще молодой. Извини, и — сопливый. Потому и не понимаешь ничего в лесной жизни. Здесь всегда кто-то кого-то ест. Даже какой-то великий ученый об этом писал. Да.