В это мгновение и ударил выстрел. Человек видел, что рысь так и осталась лежать, не шелохнувшись. Только от головы ее поплыло по снегу алое пятно. Он подошел к зверю. Никогда не встречал он такой крупной рыси. Пнул ее носком сапога, повернул на спину — она откинулась, по-мертвому раскинув лапы и разинув пасть. Он взял ее за задние ноги, взвалил на плечо и понес к машине, стоявшей здесь же, на лесной дороге. Что-то негромко сам себе напевая, он швырнул Риссу на грязные доски кузова и сел в кабину.
Жил он в городе, почти в центре, имел свой дом с огородом. Эти старые дома давно собирались снести и построить на их месте новый микрорайон, но все никак не сносили. Он жил здесь, разводил кроликов, выращивал картошку. Вся его семья — жена, он сам, двое почти взрослых сыновей — прилежно работала на огороде, поддерживала порядок в доме. И непонятно, как в этом трудолюбивом человеке возникла холодная жестокость ко всему лесному. Он, в общем-то, скрывал свою жестокость. Скрывал и от своей семьи, и от соседей. И пожалуй, только в лесу был самим собой: ставил запрещенные ловушки, петли, загонял лосей по насту, травил дымом барсуков…
Когда он бросил Риссу на крыльцо дома, все домочадцы увидели ее. Был выходной, и его ждали с охоты. Жена смотрела издалека, а парни стали ощупывать шерсть, лапы, голову зверя.
— Пап, да она живая! — вскрикнул один из них.
— Ну да… — засмеялся отец. — Уже часа два, как едем, она уж холодная, шкуру трудно снимать будет.
— Да ты потрогай, глянь, она дышит!
— Вот чудеса! — удивился отец. Он внимательно осмотрел рану на голове рыси и не нашел пулевого отверстия. Он стрелял зарядом, приготовленным для лося, ранение оказалось касательным, и пуля, скользнув, рассекла только кожу лба. От удара Рисса потеряла сознание. Перед выстрелом она прижалась к земле, это и спасло ее от гибели — пуля прошла чуть выше, едва коснувшись головы.
— Ну и дела, — сказал браконьер. Победное, торжественное выражение, которое минуту назад было на его лице, сменилось растерянностью. Сейчас этот большой сильный зверь очнется — и что тогда? Он потянулся к ружью…
— Пап, да ты что? — спросил младший.
— Да нет, сынок, пусть, конечно, живет. Только что мы с ней делать-то будем?
— Посмотри, да она закольцованная, — заметил старший сын, — вон на ухе алюминиевая сережка!
— А давай ее вместо Тимки привяжем! Его-то уже нет, — посоветовала жена.
— Да ну, мам, рысь ведь, зверь-то какой! И потом, сорвет она цепь.
— Не сорвет, цепь железная, да и ошейник толстый кожаный, — вмешался отец. — Пусть дом охраняет, делом займется зверюга. А мы ее кормить будем. И выходит, не зазря.
— Ни у кого такого сторожа нет! — обрадовался младший.
И на рысь напялили ошейник, принадлежащий собаке, давно погибшей на охоте, и оставили лежать около собачьей будки на снегу. Было тепло, текло с крыш. Но младший сын хозяина все равно притащил подстилку, постелил ее в собачьей будке и втащил туда еще бесчувственного зверя.
Очнулась Рисса ночью, когда над городом висели звезды. Долго не могла припомнить, что с ней произошло, но постепенно память вернулась. Рисса вспомнила выстрел и поняла, что она у людей. Очень ломило голову, и хотелось пить. Принюхалась, стараясь разобраться в запахах. Все они были тревожными. Рисса поднялась. И ее сразу испугал совсем близкий звякающий звук. Постояла. Снова двинулась — опять звякнуло. Снова замерла. Ведь она не знала цепей! В конце концов решила, что это не опасно. Осторожно вышла из будки. Вокруг было тихо, только отдаленный незнакомый шум ночного города напоминал ей, что это необычная ночь. Что она не у себя дома, в лесу, и что сейчас нельзя пойти в соседний овраг на охоту. Поискала воду, нашла. Вода была отвратительной: пахла человеком, железом и еще чем-то неприятным, чужим. А ей очень хотелось пить, тошнило от жажды, и она вылакала всю миску. Стало легче. Но ошейник раздражал. Ей казалось, он душит ее.