— Иди сюда… Ну, чего ты? Обиделась? Ну, выпил. Парень же я.
Ритка сказала, что мать беспокоится. Еще потащится разыскивать. Добавила:
— Да и твоя, наверное, тоже.
Андрей ухмыльнулся.
— Моя знала, что я не приду. Я предупредил, сказал, что заночую у дружка. И потом… не до меня ей теперь. Замуж она у меня собралась.
— Как замуж? — поразилась Ритка. — Она же… немолодая уже.
— Немолодая. Скоро сорок будет, а вот собралась, — не без обиды продолжал Андрей.
Ритка услышала эту обиду в его голосе и подошла, но на кушетку не села, а устроилась на табуретке в ногах. Побоялась рук Андрея. Они были наглые, эти руки, бесстыдные…
— За кого же она выходит?
Андрей презрительно поморщился.
— А, нашла какого-то хлюпика! Да еще с довеском. Девчонка у него. Теперь решают, где жить: здесь или к нему переехать? Из Черемхово он. Инженер-горняк. Слушай, — сам себя перебил Андреи, — что-то жрать охота. Не ужинали же… Возьми-ка там, у меня в куртке, четвертную и слетай в магазин, нет, лучше я сам, а ты принеси воды и вскипяти чайник.
За ним уже захлопнулась калитка, а она все стояла и смотрела на дверь.
«Вскипяти чайник!..» Как у Андрея все просто! Сейчас он принесет еду и усядется за стол. И ему нет дела до того что испытывает она… Машинально натянула на голову шапку. За калиткой опомнилась. Куда она пойдет… Нет ей теперь места на земле. Среди людей.
Но и вернуться в «берлогу» не смогла себя заставить. Оглядела двор и по-старушечьи побрела к сараю. Тут было тесное ущелье из поленниц мелко наколотых дров. Протиснулась в него, опустилась на чурбак. Посмотрела над собой вверх. Поленницы почти сходились у нее над головой, неба только узкий клочок. Обрушить бы их! Поленья полетят на нее, замолотят по голове, по телу. Завалит так, что печем станет дышать. Так ей и надо! Так будет лучше. Физическая боль заглушит ту, что нестерпимо распирала грудь.
…Тут, между поленницами, Андрей и нашел ее, почти впавшую в беспамятство. Обнаружил случайно. Он думал, она ушла домой. Он тоже собрался было уходить, хозяйка попросила занести ей охапки две дров… Выругался испуганно, увидев ее побелевшее лицо:
— А ну давай в «берлогу»!.. Чего это ты тут? А я думаю, куда делась? Чайник вскипятил, поел. А она… вот дуреха. Наревелась, небось?
Убрал с ее лица спутавшиеся волосы. Сердце отозвалось на это прикосновение его руки, зачастило. Позволила поднять себя с чурбака, подумала вяло: «Чего уж теперь? Связана она теперь с Андреем одной веревочкой… Чего уж!»
Так началась у нее эта жизнь. Странная жизнь без книг, без привычных школьных забот, по сути, ночная жизнь, потайная, скрытая. Вначале она сделала было попытку пойти против нее, этой жизни, но.
Когда она вышла из «берлоги» в то злополучное воскресенье, на землю уже опустился неуютный городской вечер. Холодный, пропахший автомашинами и угольным дымом. Засветились розовыми прямоугольниками игральных карт окна домов, по тротуарам тянулись вереницы прохожих. Кто шел в кино, кто — в магазин, по делу, в гости.
Она и сама не заметила, как это получилось. Ноги привели ее к небольшому кирпичному дому во дворе за тополями. Здесь, на втором этаже, жила преподавательница русского языка и литературы той школы, в которой Ритка училась до переезда на новую квартиру. Валентина Михайловна. Совсем молодая еще. Она только недавно вышла замуж.
Ритка посидит немного у Валентины Михайловны. Будто пришла попроведать ее. И уйдет. Ей надо только посмотреть на Валентину Михайловну, послушать се негромкий, но четкий чистый голос. И все. И станет легче. Во всяком случае, раньше становилось всегда. Такой уж Валентина Михайловна человек!
На звонок в квартиру никто не отозвался, хотя за дверью и слышался чей-то говор. Ритка подождала и толкнула дверь. Она открылась. В прихожей горел свет, на подзеркальнике лежала знакомая беличья шапка, под вешалкой черные сапожки. Голоса доносились из комнаты. И не голоса, сначала только смех ребенка. Такой смех бывает лишь у здоровых детей. Звонкий, ясный. Затем ему отозвался такой же счастливый, радостный голос Валентины Михайловны:
— Смотри, Дима, смотри, как она прыгает!
Ребенок опять залился колокольчиком.
Его мягко перебил густой бас:
— А теперь, Дима, к маме топай. К мамулечке нашей.
Им было хорошо там втроем. Валентине Михайловне и ее мужу, маленькому Димке. Сынишке Валентины Михайловны пошел всего лишь второй год. Он такой забавный, уже все понимает. С ним очень приятно сейчас, интересно. И незачем врываться в этот дом со своей бедой, такой горькой, такой…