Боялась думать. Боялась, что если обдумает, захочется что-то изменить. А что можно изменить? Да и что у нее останется, если она перестанет бывать в «берлоге»? Школа? Она все больше отвыкает от школы и всего того, что связано со школьной жизнью. Книги и те совсем забросила. А когда-то не могла обойтись без них и одного дня.
Дом? Отец вроде бы стал пить меньше, его поставили на стройке не то бригадиром, не то десятником, это льстит его самолюбию, он все напоминает об этом матери, дескать, не такой уж он забулдыга, каким она выставляет его перед людьми. Но к дочери он по-прежнему не проявляет ни малейшего интереса, так же, как его по-прежнему выводит из себя хныканье Димки. А у матери одна забота: как прожить день без долгов, чем накормить семью?
Да и вообще, все в доме слишком убого. А ей, Ритке, оказывается, нужна совсем другая жизнь. Она и не догадывалась, что в ней живет такая жадность к удовольствиям и развлечениям. Во всяком случае, отказаться от них она теперь не в состоянии.
Андрей умел жить широко. Разбрасывал десятки и даже двадцатипятирублевки направо и налево. Это было здорово — прокатиться на такси и запросто выложить за это пятерку, просидеть вечер в ресторане, — они облазили их уже все, какие только имелись в городе, — часок-другой скоротать в кафе.
Они с Андреем были свободны, как птицы — шли куда хотели, возвращались в свою «берлогу», когда им заблагорассудится.
Короче, новогодние каникулы совсем выбили ее из колеи. Втягиваться в занятия после двух недель абсолютного безделья было чертовски трудно. И вообще, в последнее время Ритке все чаще стала приходить в голову мысль о том, что можно великолепно жить и без учебников. Андрей вон посещает свою ШРМ через пень-колоду и ничего, живет дай бог каждому! Одним словом, она никак не могла раскачаться. И вот «двойка» по алгебре, по физике. В понедельник она и вовсе не пошла на занятия. Накануне до трех часов дулись в карты, и утром она проспала. Посмотрела на часы: уже одиннадцатый. Ну и не пошла. А Андрею нужно было во вторую смену, он мог не подниматься с постели до четырех.
…Телегина нагнала ее уже возле аптеки, раскраснелась, обычно детски-ясные глаза блеснули сердито, по-взрослому.
— И куда ты мчишься? Надо поговорить… В кино опаздываешь? — Катя переложила портфель из руки в руку, помолчала в нерешительности. — Ну, хорошо, в следующий раз тогда. Надеюсь, завтра ты будешь в школе?
— А ты что хочешь сказать? Если я один день не была… Я, по-моему, тебе уже говорила: девятый я должна закончить.
— Говорила, — согласилась Катя. — Я помню.
Ритка поняла: этого разговора все равно не избежать, и свернула за трамвайную колею к молодым тополькам. Возле них стояли скамейки, тут была трамвайная остановка, а за тополями недавно разломали старый деревянный домишко, будут строить новый, многоквартирный. Там можно было присесть на полусгнившее бревно, и не было ни души.
— Куда ты? — сначала не поняла Катя, но потом догадалась, бросилась вслед.
Сели за полуразрушенной стеной, лицом к солнцу. Оно уже пригревало, едва ощутимо, правда. Катя щурилась на него и молчала. Ритка не выдержала первая.
— Ну, что там у тебя? Ты хотела что-то сказать?
Катя перевела взгляд на ее лицо, подняла у своих сапог с земли прутик и принялась чертить им на снегу какой-то сложный узор.
— У тебя неприятности? Какая-то ты стала…
— Какая? — Ритка хотела произнести это слово как можно небрежнее, а получилось не то с вызовом, не то настороженно. Что Катя имела в виду? В школе Ритка глаза, конечно, не подкрашивала и вообще старалась держаться как всегда. Ну, может быть, стала еще больше сторониться одноклассников, учителей…
Катя перебросила косу на грудь и принялась заплетать ее кудрявый кончик. Так она поступала всегда в затруднительных случаях.
— Вот ведь и слова не подберешь… Другая какая-то. И внешне, да. Я думала, у тебя что дома? Заходила несколько раз, тебя все нет. Мать на днях постряпала, устроили семейную пирушку. По случаю ее выздоровления. Нет, шапку пока так и не нашли… Олег как раз зашел. Ну, я и отправилась за тобой. А мать говорит: нету ее. А отец… Работает?
Катя, конечно, ни о чем не догадывалась. Ей такое и в голову не могло прийти. И тут Ритка вдруг поймала себя на том, что ей хочется намекнуть Телегиной на свою особую жизнь… Проговорила как можно независимее:
— Что отец? Пусть работает, пусть как хочет. У меня своя жизнь.
На чистом Катином лбу появилась морщинка. Катя в недоумении похлопала ресницами.