Мать помолчала и добавила несмело:
— В школу-то пойдешь? Велели ходить? А ты ходи. Учиться-то, наверное, все разно заставят.
…Первые дни в школе все ждала: вот-вот кто-нибудь бросит за спиной: воровка! Никто ничего не говорил. Только во время одной из перемен подошла завуч, седая, представительная, положила руку на плечо и отвела в сторону, к окну в закоулке коридора, где никого не было.
— Звонили из милиции. Сказали, чтобы до суда ты посещала занятия.
Завуч помолчала. Некоторое время смотрели, как за окном кружатся в вихре снежинки. Снег пошел такой густой, что противоположную улицу не стало видно. В лицо ей, Ритке, завуч почему-то не смотрела. А Ритке хотелось встретиться с нею взглядом, узнать, что учительница думает о ней и обо всей этой истории. Но завуч сказала только:
— Занимайся. Никто ничего знать не будет.
И ушла, заторопилась туда, где гомонили ребята.
Легко сказать: занимайся! Раскрывала учебник и часами сидела над ним, не видя ни строчки.
Андрей узнает про платье и… Конечно узнает! Может, даже ему сказали уже. Узнает на суде в конце концов. И подумает, что и она, Ритка, такая же. И она могла бы с ними за шапками. А она-то стыдилась своей бедности, боялась поставить его в неловкое положение. Дурочка она дурочка! Подружилась бы лучше с кем-нибудь из мальчишек своего класса. Есть ведь с кем.
Она так уставала от своих мыслей, что не видела текста, роняла на раскрытые страницы голову и сидела так, смежив веки. Скорей бы уж суд! Пройти еще через это, а потом… Что будет потом, она не знала.
А тут еще заявилась Тамарка. На четвертый день после того, как она, Ритка, побывала в милиции. На Томке не было лица. Ввалилась в комнату прямо в пальто, захлопнула за собой дверь и прижала ее спиной, словно там, позади, за нею мчалась погоня. Скошенный подбородок ушел в воротник пальто, глаза, цвета недозрелого крыжовника, округлились.
— Андрей в КПЗ, — выдохнула она. — Говорят, они с Валеркой… Ты уже знаешь? Тебя вызывали? А меня сегодня. Только что. Я-то думала, он калымит, а он…
Томка прошла к кровати, плюхнулась, как была, в пальто, на постель и стянула с головы ядовито-розовую мохеровую шапку. Уложенные по моде в высокую прическу черные жесткие волосы сбились набок.
— Что же это он, а? Зачем ему это было надо? Теперь вот тюрьма, это уж точно!.. А ты знала? Догадывалась? И я нет, не знала.
Томка посидела молча, тупо уставясь в пол, машинально расстегнула пальто. Потом начала снова:
— Передачу… давай отнесем ему передачу? Ну, колбасы там, яичек… В КПЗ, говорят, почти совсем не кормят. Только хлеб и вода. А он привык… Ну, ты сама знаешь, как он привык… Что? Не пойдешь?
Ритка поднялась со стула, потрогала зачем-то нежные плети традесканции на стене, они уже отросли, встала у окна.
На затоптанном, почти черном снегу возле соседнего здания мальчишки гоняли клюшками шайбу. Некоторое время наблюдала за ними. У одного шапка все сползала на глаза, и мальчишка то и дело сбивал ее на затылок, щуплый, в расстегнутой телогрейке.
Томка, видимо, плакала, высморкалась.
— Ну, что ты все молчишь? Будто воды в рот набрала! Тебе, я вижу, нисколечко и не жалко их — ни Валерку, ни Андрея.
Обернулась к ней. Томка сбросила с себя пальто, сидела распаренная, лицо побагровело.
— А что они сами думали? Чего им не хватало?
— Дураки, конечно! — вздохнула Томка. — Так ведь теперь чего уж? Теперь ничего не поделаешь!.. Значит, ты не пойдешь? С передачей? А я попробую, попытаюсь. Может, и увижу его. Поговорить же надо!
Наконец Томка ушла, сказав, что забежит еще.
Мальчишки уже кончили гонять шайбу и разошлись по квартирам. В здании напротив один за другим вспыхивали прямоугольники окон. Оранжевые, голубоватые, желтые…
Жалко ли ей Андрея? Она не испытывала теперь к нему ничего, кроме чувства брезгливости. И еще были зло, досада на себя: как можно быть такой слепой, ничего не видеть, не понимать? Когда она, Ритка, научится разбираться в людях, в жизни? Научится ли?
В ту ночь опять не удалось уснуть. А утром снова вызвали в милицию. На этот раз с ней разговаривал немолодой толстяк-майор. Так дотошно расспрашивал обо всем, что можно было подумать: у него самого такого же возраста дочь. И говорил он так, будто они не в милиции сидели, а беседовали на скамейке в парке:
— Какой предмет тебе нравится больше? Литература и история? Стихи любишь? А сама не пописываешь? Гм… Ну ладно!
Майор уперся большими ладонями в стол и поднялся, будто вспомнив вдруг о каком-то срочном деле.
— Продолжай заниматься. Сама понимаешь: тебе нельзя учиться плохо. И еще мой совет: смотри, с кем имеешь дело. Люди, они разные.