— Ну, хорошо же! — обернулась к своим подручным. Звонкий смех Лукашевич еще больше обозлил ее. Обдала Таньку презрительным взглядом, схватила за локоть Дворникову — Пошли!.. Растяпы!
Они скрылись с Альмой за портьерой так же незаметно и быстро, как и появились. И только тогда все вскочили, поднялся шум. Кто-то бросился за воспитательницей.
Ритка постояла еще некоторое время на тумбочке, горлышко графина выпало из ослабевшей руки. Ослабли и ноги. Вяло опустилась на свою койку, набросила на себя колючее одеяло.
Над головой прошелестел сочувственный шепот Зойки:
— Надо же! Это они поколотить тебя хотели! Я же говорила: не связывайся.
И тут прозвучал требовательный голос воспитательницы:
— Ты здесь, Грачева? Ступай в учительскую. Хотя постой погоди, пойдем вместе.
В коридоре Любовь Лаврентьевна забежала вперед, вгляделась в лицо, поинтересовалась простодушно:
— И как ты это ее, а?
С трудом разжала онемевшие губы, голос прозвучал монотонно:
— Она же сама… Сунулась. Когда тут было выбирать?
— Так-то оно так, да ведь ты чуть ее не зарезала! — вздохнула воспитательница. — А ну как напоролась бы она, что тогда?
…Когда Любовь Лаврентьевна в конце концов проводила ее из учительской в кабинет директора, Ритка уже сама поторопилась пристроиться на стул у двери. Голова болела все сильнее, темя и виски будто перехватило тугим обручем, мутило. Потом замельтешило в глазах. Кажется, еще попыталась позвать воспитательницу, но Любовь Лаврентьевна, заторопившись домой, уже плотно прикрыла за собой дверь.
И вот ее снова упрятали в изолятор. Интересно, сколько ее здесь продержат? А может, отправят куда-нибудь еще? Куда?
Было как-то все равно.
Когда жена говорила: «Сходил бы ты к врачу, что ли… Или курить бросил», отмалчивался. Был он у врача. Даже у двух. Невропатолог, к которому его направил терапевт, молодой еще мужчина, — ему было не больше тридцати пяти, тщательно осмотрел его, обстукал молоточком, долго и много писал, потом устало поднялся со стула и тут же снова присел, уже на край стола.
— Да, терапевты правы: работу вам надо сменить. И еще придется полечиться. А главное — отдохнуть. Раньше у вас не возникало такой необходимости? Раньше…
Врач помолчал. Он был, судя по всему, из тех парней, что идут в медицину по велению сердца и делают свое дело самым добросовестным образом, порой уставая до предела и чертыхаясь, но ни при каких обстоятельствах не изменяя ему.
— Не замечаю, чтобы я изменился.
— Вероятно, так оно и есть, — согласился врач. И все же вы стали старше.
— Неужели, — вслух удивился Копнин и сам заметил, как живо он обернулся к врачу при этих его словах, — неужели я уже старик?
Врач усмехнулся. Лицо у него было еще совсем мальчишеское, чистое, тонкое, глаза густой осенней голубизны, чуб светлорусый.
«Русак, — подумал Копнин, — среди сибиряков такие не встречаются. И жена, вероятно, врач. За ужином обсуждают своих пациентов».
— Ну, положим, еще и не старик, но… фронтовики начинают сдавать раньше. Даже те, что не были ранены. Это отмечаю нс только я. Поспокойнее бы надо, не принимать всего близко к сердцу. А вы нс можете, знаю.
Он выписал микстуру, таблетки, сказал, что нужно заполнить курортную карту и съездить в санаторий.
Микстуру заказывать не стал, не хотелось с ней возиться, а таблетки выкупил и, когда вспоминал о них, глотал по одной. Хранил их на работе в столе. О санатории нечего было и думать. Он только-только, что называется, вник в дела своего нового хозяйства.
Иногда, правда, все же приходила в голову мысль, что если уж он так сдал, лучше бы ему тогда оставаться на свое, прежнем посту. Тут, в училище, могла свести с ума уже одна Богуславская. Он и представить себе раньше не смог бы, что какая-то девчонка может попортить ему, мужику, прошедшему огни и воды, столько нервов. Да если бы одна Богуславская!
Что люди не ангелы, он понял еще на фронте. И все же… Ученица малярного отделения, известная в училище под кличкой Надька-блоха, решила отметить день своего рождения. Пристроились в закутке за ящиками, подальше от глаз воспитательницы. Надька и еще пять девочек. И на ящик, заменявший им стол, поставили бутылку. Конечно, захмелели, перессорились и чуть было не передрались. Беду успели предотвратить. Доложили ему утром. Вызвал к себе Надьку и, наверное, с минуту разглядывал ее. Девчонка как девчонка! Ну, не красавица, ну, вульгарна, ноги в парусиновых потрепанных брюках ставит широко, глаза наглые.