Снизу, от мастерских, вдруг раздался, — враз, будто прорвало что-то, — гомон девичьих голосов. Закончились занятия. Здесь ее не найдут. Никто из девчонок и не знает об этом пеньке. Можно дождаться, пока все уйдут на ужин, и пройти в изолятор. Успеть бы только застать Зойку, угостить ее рыбой. Мать расстаралась, достала где-то кусочек балыка.
Письмо Андрея, если и потеряется, не жалко, пустое оно а вот стихотворение надо припрятать, перечитать еще.
Зойка неожиданно согласилась поужинать вместе, предложила деловито:
— За хлебом сбегаю…
Она принесла две порции пшенной запеканки, которую давали на ужин, и чайник.
— После солененького чаю непременно захочется… Нет, ты меня не уговаривай, компот я не буду. Вот конфетку возьму.
Отяжелев от еды, Зойка откинулась на постель, поинтересовалась:
— А ты чего сегодня такая?.. Не хмурая, а… вот даже и не поймешь. Мать что сказала? Ты вообще… молчишь больше. Я так не могу. У меня что на уме, то и на языке. И без людей я не могу.
— А чего они тебе, люди? У них одна забота: прожить полегче. А так…
— Вообще-то ты верно, — согласилась Зойка. — Такие уж они! И все равно я без них не могу. Заговорит, бывало, со мной та же Богуславская, я и ей отвечаю. Бесхарактерная потому что. А ты… ты совсем другая. Хорошо с тобой, — вскочила она, — но побегу. Сама знаешь, изложение у нас завтра. Правила хоть повторить!
Зойка стеснялась преподавательницы русского языка и литературы, старалась выполнять уроки по ее предметам получше. Только это не всегда получалось. Русский и литература давались Зойке с трудом.
Поговорили еще немного о Майе. Ритка и не предполагала, что на следующий же день ей самой придется встретиться с преподавательницей литературы.
Застряла с утра в изоляторе, поджидая фельдшерицу. Виктория Викторовна все не появлялась. Вместо нее в дверях показалась вдруг внушительная фигура Майи Борисовны.
— Послушай, Рита, — учительница уселась на стул. — Твой врач не будет сердиться, если я привлеку тебя к работе в библиотеке? Понимаешь, там работал такой человек, все запустил. Сейчас приняли новую библиотекаршу, но у нее все время болеет ребенок.
— Надо было принять бездетную.
Щеки у Майи впалые, а скулы очерчены четко и слегка выдаются, но это не портит лица, наоборот, придает ему особую прелесть. Теперь лицо у нее вспыхнуло, глаза сузились, тут же поднялась со стула, однако голос прозвучал ровно.
— А тебе что, трудно? Не хочется? Я-то думала, тебе будет интересно. С книгами.
— Ах, вы обо мне? Чтобы я, значит, не скучала? Спасибо!
— Господи! — преподавательница устало направилась к двери. — Все-то вы одинаковые, оказывается! Вроде бы напереживался человек, и другого понять в состоянии, так нет!
Майя закрыла за собой дверь. А Ритка торопливо опустилась на койку. И что ее дернуло за язык? Чего ее все время тянет говорить дерзости, грубить? Человек пришел по-хорошему. Да и в самом деле было бы интересно порыться в книгах.
Преподавательница литературы нравилась многим. Правда, совсем не так, как Лаврентьевна. Майю побаивались. А некоторые недолюбливали. Из зависти. И учительница она хорошая, и женщина красивая, и муж у нее офицер, двое детей. Счастливая. Счастливым здесь, в училище, не доверяют. Считают их толстокожими. О Майе такого не скажешь.
Виктория Викторовна пришла уже в двенадцатом часу. Перебирая шприцы в железной коробке, принялась за свое:
— Сил никаких нет ходить, а тут одному уколы, другому банки…
Так и подмывало сказануть ей что-нибудь, сдержалась. Когда фельдшерица ушла, охая и переваливаясь с ноги на ногу, постояла и отправилась в библиотеку.
Она помещалась в одной комнате. Какой-то «умелец», не ломая головы, нагородил по стенам вместо полок тесовые, плохо проструганные плахи. Книги стояли на них как бог на душу положит. А журналы и вовсе были свалены в угол на пол. На столах и подоконниках громоздились пожелтевшие подшивки газет.
Майя наставила вокруг себя стульев и раскладывала на них книги стопками. Она не удивилась появлению Ритки, будто и не было никакого разговора, объяснила озабоченно:
— Нужно выяснить, что тут у нас есть из русской классики. И что по программе, и вообще… Нет, ты только посмотри, какое тут безобразие: и Фонвизин, и западноевропейская — все перемешано!
Майя сердилась так искренне, что нельзя было не заразиться ее настроением. А она и похвалила еще:
— Поэзию ты отдельно подбираешь? Правильно, так будет лучше. Для поэзии мы отдельный шкаф выделим. Что? Тут никаких шкафов? Это пока. Алексей Иванович обещал. Видишь ли…