Или нет?
Гребаный Джонни Фауст.
Лили плачет, записывая бэк-вокал к песне о любви, которую Джонни наверняка сочинил для Гретхен; у неё в груди жжет слезами, макияж расплывается, а тушь осыпается на щеки. Лео Донован закатывает глаза.
— Когда вы в одной комнате торчите, мне кажется, я жопой на сраный электрощиток уселся, — признается Лео, когда они с Лили пьют пиво на балконе звукозаписывающей студии. — Ты извини, я думал, у Джонни всё к тебе прошло.
— И прошло, — Лили делает глоток пива, чтобы не заплакать. — Он же любит Гретхен.
Произносить её имя — горше, чем самое горькое пиво на свете. Гретхен. Милый ангел, спасший душу Джонни Фауста.
Кто спасет Лили, если она горит?
— А разве ты не знаешь? — удивляется Лео. — Гретхен от него ушла.
Знает, конечно. Вообще не новость. Лили сама выложила в сеть те видео с оргии, сама подстроила, чтобы папарацци сняли её, целующей Фауста. Потому что не умела прощать, не умела не мстить, не умела не разрушать жизни, которых касалась.
Донован не в курсе.
Но в том, что Гретхен потеряла ребёнка, а Джонни предпочел в это время быть где-то ещё, нет её вины. Нет. Нет.
Лили Мэйфлауэр возвращается в «стакан», и её голос срывается, но звукорежиссер в полном восторге. Джонни смотрит на неё, не отводя взгляда, и она видит, как он сглатывает, как двигается кадык на его татуированном горле. Лили хочется толкнуть его на диван и отсосать ему прямо здесь. Ощущать его пальцы в волосах, чувствовать, как он сдается, потому что…
Нет, Лили не ошибается.
Джонни Фауст всё ещё хочет её. Скучает по ней. И не только по ней в его постели — по их разговорам и плейлисту на двоих, по написанию новых песен только вдвоем, по пицце, которую они делили в турах.
Джонни сжимает зубы и отворачивается.
Ненавидит её.
Лили выпивает бутылку виски почти полностью, остатки выливает в цветок, притащенный поклонниками.
Фауст сдается через два месяца — через шестьдесят дней, наполненных трудным молчанием и обжигающими взглядами, слезами Лили и её осыпавшейся тушью, алкоголем и болью. Он просто ждет её у квартиры, сидя у двери, а рядом с ним — банка, полная окурков.
Лили замирает, ключи падают на ступеньки.
— Джонни?
Он тушит сигарету об стену. Поднимается на ноги — во весь рост, высоченный, — и делает шаг.
— Как я ненавижу тебя, Мэйфлауэр.
Фраза «…и как ты мне нужна» повисает в воздухе.
You make me wanna love, hate, cry, take every part of you,
You make me wanna scream, burn, touch, learn every part of you…
========== Don’t get too close (Каратель, Билли Руссо/ОЖП) ==========
Комментарий к Don’t get too close (Каратель, Билли Руссо/ОЖП)
Aesthetics:
https://vk.cc/c074Vo
https://vk.cc/c074Zi
When you feel my heat, look into my eyes,
It’s where my demons hide, it’s where my demons hide…
Don’t get too close; it’s dark inside,
It’s where my demons hide, it’s where my demons hide…
Последнее, что Анна помнит, — как сгущалась вокруг неё тьма. Не было ни света, ни лиц родных и близких людей, только темнота и боль, а ещё — солёный привкус крови во рту. Она была в тюремном душе, когда кто-то всадил ей в бок… что-то. Заточенную ложку, быть может.
Заключенные знают, куда нужно бить.
А, когда она открыла глаза, то увидела ухмыляющегося Билли Руссо.
— Вечность становится томной, — он салютует ей бутылкой пива. — Выпьешь?
В джинсах и зеленом свитере, он сидит у барной стойки, будто никогда и не умирал. Не так Анна представляла загробную жизнь. Если она, конечно, в ней. Похоже, никакие благие цели не оправдывают убийства, и она попала в свой личный Ад.
Билли Руссо — убийца с руками в крови по самые плечи. Анна убила его, отравила, помнила, как он корчился от боли на белых гостиничных простынях, пока она сидела на диванчике, обняв колени руками, и наблюдала за агонией.
Она и представить не могла, что её замысел удастся: поначалу, когда частные детективы, расследовавшие смерть её крестного (отца), сказали ей, что за смертью самого дорогого Анне человека стоит наглухо отбитый Билли Руссо — глава компании Anvil, наёмный убийца и шпион. И что с ним лучше не связываться, а в идеале — забыть его имя.
И притвориться, что Anvil и её генерального директора никто и никогда не упоминал.
Фотографиями крестного (отца) Анны пестрели все газеты. Если она и хотела забыть, то не смогла бы. Кровь на асфальте. Скорчившееся тело. Смерть, как она есть, без прикрас и позолоты. Боль. Слёзы матери, которая всю жизнь любила Барри Марлоу, хотя и знала, что никогда не сможет быть рядом.
Анна помнит, как готовила убийство — без надежды на удачу, понимая, что малейшая промашка будет стоить ей жизни. Анна знала, что Уильям Руссо сможет распознать яд натурального происхождения, но её крестный (отец, она всегда будет об этом помнить, пусть это и не записано на бумаге, зато есть в её ДНК) не зря владел одной из крупнейших химических лабораторий — там, в её подвалах, по заказу Правительства разрабатывались синтетические яды, которые невозможно распознать на вкус и запах. Анна работала в лаборатории, доступ у неё был везде. А где нет — добыла.
Она добавила яд в бутылку вина и оставила в номере отеля. Если ей повезёт, к утру Билли Руссо будет мертв. Если нет, она будет пытаться снова и снова.
Её мутило, когда она подсаживалась к Билли, но она и не подозревала, что может быть настолько хорошей актрисой.
Ещё Анна не подозревала, что Руссо окажется не просто красавчиком с фотографий в Сети, но и харизматичным засранцем, и тьма в его глазах схлестнется с её собственной. Муть, которую всколыхнула в душе смерть (отца), была не просто топью, но вязкой черной слизью, затягивающая Анну, как в зыбучие пески; Билли Руссо смотрел ей в самую суть и знал… кажется, знал, кто она. Или просто чувствовал, что, где-то в глубине души, несмотря на жажду справедливости и благородные мотивы, она такая же, как и он сам.
Монстр, способный лишить другого человека жизни.
Разумеется, Анна поняла это не сразу. Ей казалось, что она делает всё правильно, и мир скажет спасибо за избавление от чудовища. Ей казалось,что без Билли Руссо улицы Нью-Йорка станут чище. И, отпивая Будвайзера, она позволила чернильной тьме затопить сердце.
Она думала, стошнит, если Руссо её поцелует, даже собиралась выкатить ему в лицо правило «никаких поцелуев», но как-то не получилось. Всё смазалось — от алкоголя в крови; от желания, которое она не должна испытывать, но почему-то и здесь профейлила; от его поцелуев и жадных прикосновений.
Вспышка — Анна тянет с плеч Руссо рубашку, и хорошо, что они уже распили то чертово вино, прямо из бутылки, и хорошо, что она успела заглотить противоядие, иначе ей тоже крышка. Другая вспышка — Билли швыряет её на постель, и Анне чертовски хочется, чтобы он уже трахнул её, потому что Билли Руссо потрясающе, до отвращения красив. До тошноты, до захлестывающей ненависти, заставляющей царапать его спину и кусать губы до крови.
После распитого вина у них было часа два до первых симптомов. Поначалу Анна просто хотела ускользнуть от него, но…
Но.
Потом он лежал на постели, рассматривая на тусклый гостиничный свет бокал, и вдруг полюбопытствовал:
— Отравила меня, да?
Так буднично, будто знал о её плане заранее.
Так… спокойно.
Анна понимала, что это спокойствие — лишь затишье, и впервые за весь этот вечер её тьма, бушующая внутри, отступила, оставляя лишь ужас. Она сдала себя сама: попыталась отползти в сторону, но Билли перехватил её, подмял под себя, и, если она думала, что прежде в его глазах была тьма, то сейчас Анна смотрела в бездну. И ей ухмылялись оттуда чудовища, которых человеческое воображение не способно вынести.
«Он собирается забрать меня с собой.»