Но, может статься, в этот раз все будет иначе? Нет ошибки, это общество — в кои-то веки ему под стать. Наводняющее душу чувство принадлежности к нему было, похоже, самым искренним и самым важным из всех, что он когда-либо испытывал. Где же тот мост, по которому можно пройти от него — к ним? К этим лучшим людям всех эпох, классов, возрастов и темпераментов; к самым дорогим и добрым людям, каких он только знал, если бы только мог их знать…
И вот теперь красивая женщина в вечернем платье (платье эдвардианской эпохи, подумал Пендлбери, c декольте и множеством складок) пела, а все остальные — притихли, слушая ее. Она пела собравшимся в зале салонную балладу о доме, любви и Рае — в иной обстановке это показалось бы абсурдным, но здесь воспринималось как нечто милое, искреннее и трогательное, отчасти благодаря ее ровному меццо-сопрано и мягкому, задушевному тону.
Пендлбери мог видеть в свете камина только ее бледное лицо и грудь, и темный ореол волос, плотно облегающий голову над бровями; блеск и свечение духа, заключенного в драгоценный камень на ее шее — и уверенно вскинутый подбородок. Звук ее голоса проходился по его сердцу острейшим лезвием, пробуждая невыносимую, беспричинную горечь утраты неизвестного. Казалось, с этой женщиной он уже встречался раньше — всего один раз, и разлука погасила весь свет его жизни, — и Эдвард прямо сейчас горевал оттого, что, проснувшись, забудет и могучие чувства, овладевшие им, и сам факт того, что он вспомнил ее и узнал. Он осознавал, что скоро ничего этого не останется; остается только лелеять пожалованные ему скупые мгновения… Греза уносилась от него, как поток воды сквозь открытый шлюз. Ему хотелось поговорить с людьми в зале ожидания или даже попросить у них помощи — пусть отвадят хватку жизни, разжавшуюся ненадолго. Нет, уже ничего не попишешь — сон отступал, все больше обнажая истинные тень и свет, материю и энергию. Голос вернулся к Пендлбери — но он знал, что больше говорить в зале не с кем.
Или?..
В дверях зала ожидания стоял мужчина с фонарем.
— Все в порядке, сэр? — Вежливый тон подсказывал, что это был не тот носильщик, что дежурил минувшей ночью.
Пендлбери кивнул. Затем он повернулся лицом к стене, подальше от холодного света фонаря.
— Все в порядке, сэр? — снова спросил мужчина. Похоже, он был искренне обеспокоен.
— Спасибо, со мной все нормально, — подал голос Пендлбери, снова живой, снова — в мутном, негостеприимном русле действительности. Он все еще чувствовал себя отчасти бестелесным, скованным, занемевшим и холодным.
— Я пришел вас проведать, потому что слышал, как вы кричали во сне. Ох и страшно же слышать такие вопли в ранний час! — дружелюбно попрекнул его мужчина.
— Прошу извинить, если напугал. Который час?
— Скоро шесть. Не оправдывайтесь. Хорошо, что все хорошо.
— Я… я немного замерз.
— Я заварил вам чай в конторе. Утром я нашел на столе записку парня с предыдущей смены. Не стоило ему оставлять вас тут!
Пендлбери встал и озябшими руками принялся оправлять пальто.
— А что ему еще оставалось. Я проехал свою станцию. Деваться-то было некуда…
— Не стоило ему оставлять вас тут, сэр, — повторил носильщик.
— Если вы про правила станции — что ж, он предупредил меня о них.
Носильщик посмотрел на помятого Эдварда, привалившегося к неудобной скамье, едва ли не с жалостью.
— Ну, я пойду приготовлю чай. — Когда он ушел, в дверной проем хлынул первый призрачный свет угрюмого северного утра.
Вскоре Пендлбери дошел-таки до кабинета, ориентируясь на гул разожженной печи.
— Так-то лучше, сэр, — сказал носильщик, пока гость прихлебывал невероятно крепкую жидкость.
Пендлбери попытался сквозь объявшую его дрожь выдавить улыбку.
— Если хотите знать мое мнение, ночь под мостом — лучше, чем пребывание в местном зале ожидания, — заявил носильщик. Он откинулся на широкую спинку стула, скрестив руки на груди и протянув ноги к огню. Это был мужчина средних лет, с серыми глазами, донельзя сердобольного вида.
— Ну, я же как-то справился, пережил…
— Вы, видать, счастливчик, сэр, ведь бывали и такие, кто не пережил.
Пендлбери поставил чашку на блюдце. Рука тряслась слишком сильно.
— Вот как? — спросил он. — Но… что с ними произошло?
— Еще чая, сэр?
— У меня еще осталось полчашки.
Носильщик серьезно уставился на него.
— Вы не знали, что станция Кастертон построена на месте старой тюрьмы?
Пендлбери попытался покачать головой.