Когда пошел сорок первый год моей жизни, произошли две вещи, играющие важную роль для моего повествования. Во-первых, претерпев череду самых разнообразных неудач — детали, полагаю, излишни, — я вновь поселилась у своих родителей. Во-вторых, доктор Тесслер умер.
Я, вероятно, в любом случае узнала бы о его кончине, ибо мои родители, которые (как и я, и остальные соседи) никогда не видели доктора в глаза и потому питали к нему некий интерес. Так или иначе, впервые я узнала новость, когда увидела похоронные дроги. Я делала покупки по поручению матери и томилась от скуки и возмущения, когда заметила, как старый мистер Орберт снял шляпу, крайне редко покидавшую его лысину, и склонил голову в недолгом молитвенном поклоне. Через «пшеничный» узор, украшавший витрину магазина, я увидела проезжающий мимо старомодный (а потому очень богато украшенный) катафалк, запряженный лошадьми. На нем возлежал гроб, покрытый потертым пурпурным бархатом. Скорбящих, впрочем, вовсе не наблюдалось.
— Не думала, что когда-нибудь снова увижу конную повозку с гробом, мистер Орберт, — заметила старая миссис Ринд, стоявшая впереди меня в очереди.
— Бедняка хоронят, видать, — произнесла ее подруга, дряхлая миссис Эдж.
— Нет, — резко сказал мистер Орберт, нахлобучивая шляпу назад, — доктора Тесслера. Не думаю, что хоть один наследник приедет утрясти его последние дела.
Убеленное сединами старичье собралось в углу и пустилось в перешептывания; я же, только услышав фамилию «Тесслер», направилась к двери и выглянула наружу. Огромный древний катафалк, который тянули кони с черными плюмажами на сбруях, выглядел каким-то слишком уж большим для узкой улочки, упоенной осенним духом. Впрочем, жизнь ведь не состоит из одних лишь идеальных соответствий. Я увидела, что вместо скорбящих за дрогами с визгом и насмешками бежит группа мальчишек, чьи лица полускрыты ранними сумерками. Наверное, в нашем благопристойном городке такое поведение могло вполне сойти за возмутительное.
Впервые за несколько месяцев, если не лет, я задумалась о Салли.
Три дня спустя она без предупреждения появилась у входной двери моих родителей. Дверь ей открыла я.
— Привет, Мел, — сказала она мне.
Знаете, бывают такие люди, по прошествии многих лет обращающиеся к тебе так, как если бы ваша разлука длилась от силы пару часов. Вот с Салли был очень показательный случай. Более того, мне сперва показалось, что она и внешне не особо-то изменилась. Да, может быть, ее блестящие волосы сделались темнее на тон-другой, но остались все такими же коротко остриженными и слегка растрепанными. Ни одной морщинки не проступило на ее бледной коже; пухлые губы складывались в знакомую улыбку — милую, но рассеянную. Ее наряд отличался простотой, делая ее одинаково не похожей ни на кухарку, ни на светскую женщину. Трудно было составить сколько-нибудь полное впечатление о ней по ее наружности.
— Привет, Салли! — Я поцеловала ее и пустилась в соболезнования, но она от этих моих причитаний только отмахнулась:
— Отец по-настоящему умер еще до того, как я родилась. Сама знаешь.
— Ну, я кое-что слышала. — Наверное, мой траур смотрелся бы искреннее, знай я чуть больше.
Салли сбросила пальто, опустилась перед огнем и сказала:
— Я прочла все твои книги. Мне все понравились. Стоило черкнуть тебе письмо.
— Спасибо, — поблагодарила я. — Жаль, что понравились они, похоже, тебе одной.
— Ты — художница, Мел. Нельзя везде и всюду рассчитывать на успех. — Она протянула к камину свои бледные руки.
Надо же, я — и «художница»? Для самой — новость. Впрочем, даже такое признание моих творческих потуг грело душу.
Вокруг камина кругом выстроились обтянутые скрипучей кожей кресла. Я села рядом с подругой.
— Я часто читала о тебе в «Литературном обозрении», — сказала я, — но и только. И так шли годы. Долгие, долгие годы.
— Я рада, что ты все еще живешь здесь.
— Не «все еще», а «снова».
— Ого?.. — Она улыбнулась своей нежной, рассеянной улыбкой.
— Ну, чужбина задала мне хорошую трепку. В итоге я решила, что лучше вернуться.
— В любом случае, я рада застать тебя здесь. — Только это она и сказала — и никаких уточняющих вопросов.
— А у меня вот поводов для радости мало. Дивлюсь, откуда они у тебя!
— Мел, глупенькая. Я и сама теперь буду здесь жить.
Да, такой ответ мне в голову не пришел.
— Кто сообщил тебе, что отец скончался? — не удержалась я от прямого вопроса.
— Один друг из местных. Пришлось мне срочно бросать дела в Малой Азии — у нас там раскопки — и мчаться сюда. — Она была на удивление светлокожей для человека, жившего под солнцем; но ее кожа была такой, какая в принципе не загорает.