Но на следующее утро я задалась уже другим вопросом — реально ли положить конец злу в доме Салли? Может, мне стоит принять там какие-то меры? Состояние моей подруги едва ли обнадеживало — меня пока волновала не столько ее беременность, сколько именно что здоровье души, — и сомневаться в том, что нужно предпринимать скорейшие действия того или иного рода, не приходилось. Но что я могу? Пригласить священника? Спалить этот дом? Вряд ли первое поможет против чего-то столь зримого, как тот человек у окна; вряд ли второе уничтожит ту комнату-каземат, укрепленную кладкой. Может, мне и впрямь надо отступиться, сдаться?.. Я обдумывала идею долго, серьезно. До сих пор казалось, что моим самым сильным мотивом в этом деле оставалась всеохватная жалость к Салли.
И я не отступилась.
Снова в больницу я решила не ходить, не зная, что там делать и о чем говорить с мисс Гарвис. Вместо этого я снова направилась в дом. Несмотря на мой ужас перед этим местом, я решила, что смогу найти новую подсказку, а там уже и разработаю план действий. Стоило повнимательнее изучить старые бумаги, заглянуть в библиотечные книги. Идея спалить дом все еще не шла у меня из головы — если о чем и стоило печься, то лишь о риске для соседей. Мой волюнтаристский настрой, слава богу, не до конца отметал здравый смысл.
Но за распашными воротами я вдруг совершенно пала духом — чего со мной никогда ранее не случалось ни в ходе этих событий, ни в какую-либо более раннюю пору. Мне стало очень плохо, и я даже испугалась, что потеряю сознание. Напряженное до предела, мое тело будто утратило реальность, его границы размылись.
Затем я поймала на себе взгляд мальчишки-посыльного из магазина мистера Орберта. Он смотрел на меня от крыльца зубоврачебной клиники, стоящей через дорогу. Я, сдается мне, представляла собой странное зрелище — во взгляде парнишки читалось недоумение пополам с любопытством, и он даже слегка разинул рот. Мне этот посыльный был знаком, и уж на его-то глазах по целой уйме причин мне стоило вести себя как следует — за худыми плечами мальчишки маячило все совокупное общественное мнение нашей округи. Сделав глубокий вдох, а за ним — еще один, я вытащила из сумочки увесистую связку ключей и как можно спокойнее поднялась по лестнице.
Оказавшись внутри дома, я пошла прямиком в подвал с надеждой выпить стакан воды. Теперь, когда курьер мистера Орберта больше не таращился на меня, я почувствовала себя даже хуже, чем на улице. Без оглядки рухнув на ближайший из двух колченогих кухонных стульев, взмокшая, в пропотевшей и казавшейся невыносимо тяжелой одежде, я не нашла в себе сил поискать стакан или даже добраться до крана.
Услышав тяжелую поступь на лестнице, ведущей в кухню, я все-таки потеряла сознание.
Я пришла в себя от звуков животного — от сопящего и хрюкающего вопля, идущего откуда-то сверху. Должно быть, я какое-то время прислушивалась и даже пыталась, хотя и тщетно, идентифицировать животное, прежде чем немного пришла в себя и заметила Салли — прислонившуюся к комоду и смотрящую на меня.
— Салли? Это ты?..
— А кто же еще, скажи на милость? Это ведь мой дом.
На ней больше не было засаленных брюк, она была одета весьма своеобразно — но здесь, полагаю, не стоит вдаваться в детали, дабы не порочить ничью честь; и еще в одном отношении перемена в ней стала слишком очевидна — глаза Салли обрели отталкивающую безжизненность. Ее лицо, невероятно миленькое и округлое прежде, побледнело и исхудало — за кожей теперь тоже угадывался череп. Голос стал напоминать сухое карканье — как если бы она перенесла какую-то неприятную операцию на гортани.
— Отдашь мне ключи?
Мне было трудно понять, что она говорит, и мое осоловелое состояние не облегчало ситуацию. Я встала крайне неуклюже, а Салли уставилась на меня своими изменившимися глазами. Я лежала на каменном полу. Острая боль пронзила затылок и шею.
— Рада, что ты чувствуешь себя лучше, Салли. Вот уж не ждала тебя встретить здесь.
Эти мои слова прозвучали невероятно глупо.