Теория Петтенкофера была опровергнута самой природой, но упрямый ученый продолжал стоять на своем. Оставаясь до конца своеобразнейшим и оригинальным человеком, он на восемьдесят третьем году жизни, не желая видеть разрушения своих умственных и физических сил, покончил с собой.
Между тем Роберт Кох, тайный советник и кавалер орденов, директор Института гигиены и профессор Берлинского университета, обласканный правительством и прославившийся на весь мир, продолжал делать свое полезное дело. Успевал он удивительно много, и, если учесть его довольно-таки спокойный темперамент и медлительность, можно думать, что он затрачивал массу энергии и здоровья на то, чтобы все успевать.
Быть может, поэтому испортился у него характер. А может быть, потому, что слишком много славы и почестей обрушилось на него. Только стал он высокомерен и груб даже с ближайшими сотрудниками и, пожалуй, излишне самонадеян, что при знакомстве с ним сразу бросалось в глаза. При этом он все-таки добросовестно руководил своими учениками, которых было у него достаточно к тому времени, и ни разу не выразил протеста против превращения его института в огромный караван-сарай.
Впрочем, теперь Кох не сетовал на обилие «учеников»; должно быть, он считал это явление в порядке вещей: к кому же еще ехать учиться медикам, как не к нему, признанному законодателю бактериологии и гигиены?
Русский врач А. А. Павловский, побывавший в 1886 году у Коха, написал небольшую книжку «Письма с Запада. В лаборатории Коха». В этой книжке Павловский рассказывает:
Врачи приезжали к Коху на месяц. Сошлись почти все нации, «все языци». Японцы, англичане, американцы, канадцы, австрийцы, венгерцы, чилийцы, итальянцы, поляки, немцы — и ни одного француза. Почти из всех университетов прислала врачей Россия: медицинские факультеты Петербурга, Москвы, Харькова, Варшавы, Казани были представлены здесь. От двадцатилетних юношей до седых профессоров (два профессора-педиатра из Казани, два гигиениста из Бонна). В двух огромных залах, уставленных в два ряда столами у окон и рабочими шкафами посредине, душно, темно, жарко. Горит масса газа, жгут вату, бумагу, на улице до тридцати градусов по Реомюру. Но с восьми утра до четырех часов дня здесь весело и легко работается.
Бактериологическая лаборатория Коха занимает почти три этажа огромного квадратного здания с внутренним четырехугольным двором, в который смотрит всеми своими окнами лаборатория. В верхнем этаже — два курзала, лаборатория врачей, занятых у Коха специальными вопросами, кабинет ассистентов. Все необходимое в изобилии, все детали пригнаны практично, просто, умно. Масса остроумных аппаратов. У каждого рабочего места — газ, Дистиллированная вода, реактивы, краски. В холодильнике всегда лед.
В особом закрытом отделении зала полки для колб с культурами бактерий на пластинках и холодильник. За этими помещениями — огромный новый рабочий зал для студентов, далее комнаты двух ассистентов, двухкомнатный рабочий кабинет самого Коха. В первой комнате — большой рабочий стол у окна, красящие реактивы, микроскоп Цейса; на этом столе — стерилизационный аппарат в вытяжном шкафу. Вторая комната — маленькая, с письменным столом и книгами.
Сам Кох — «блондин, выше среднего роста с щетинистой рыжеватой бородой и веснушками на лице. Из-под очков упорно и вопрошающе смотрят живые серые глаза. Он видимо любезен, но в общем эта холодная фигура. Отрывистые, краткие ответы, замкнутость и недоступность характеризуют на первый взгляд этого человека».
Верхний четырехугольник кончается комнатой первого ассистента. Во втором, среднем этаже — химическая лаборатория. Огромный зал, множество столиков, и на них — реактивы. Но очевидно, что химия не в большом ходу здесь — в этом помещении стоят термостаты и производятся бактериологические работы. Здесь же аудитория.
Есть еще ряд комнат с гигиеническими картами, образцами почв, приборами, но на всем этом гигиеническом материале — пыль, он свален кучами, и никто не торопится расставить и развешать его по местам.