Оказалось, с другой стороны, что существует много бедного люда — рабочих, обезземеленных крестьян, разорившихся мастеров, нищего и полунищего плебса, который еще почти ничего не получил от революции и который требовал ее продолжения.
И вот теперь Робеспьер начал впервые смутно сознавать, что он не знал до сих пор народа, что народ в его представлении был чем-то неопределенным, аморфным, идеальным.
Но что же делать дальше? Прямая дорога кончалась. Якобинский блок, представлявший «народ», разорвался изнутри. Впереди была неизвестность. Неподкупный ощупью отыскивал средний путь.
Якобинская диктатура сделала колоссально много. Она завершила уничтожение феодализма, она покончила начисто с остатками средневековья. Новые буржуазно-капиталистические отношения могли теперь развиваться беспрепятственно. Но главным препятствием для этого развития оказывалась сама якобинская диктатура с ее экономическими ограничениями и реквизициями, с ее террором, направленным против спекулянтов и скупщиков. Это страшное внутреннее противоречие до поры до времени сглаживалось внешними условиями. Нажим коалиции, территориальные потери, угроза иностранного порабощения и реставрации феодально-абсолютистского строя заставляли новую буржуазию города и деревни мириться с революционным правительством, терпеть его кал временное меньшее зло во избежание постоянного большего зла. Только революционное правительство оказалось в состоянии мобилизовать все ресурсы страны на борьбу с интервенцией и нанести серьезные удары внешнему врагу. Но по мере того как эти удары наносились, по мере того как прояснялся внешнеполитический горизонт, терпение буржуазии иссякало.
С другой стороны, политика якобинской диктатуры, хотя она и опиралась на поддержку широких народных масс, не могла, разумеется, полностью удовлетворить всех требований бедноты. Установив максимум на цены, правительство одновременно декретировало и максимум на заработную плату рабочих, что лишало последних всяких надежд на улучшение жизненного уровня и ослабление эксплуатации. Этому содействовало также сохранение в силе старого антинародного закона Ле-Шапелье, запрещавшего рабочим объединяться для защиты своих интересов.
Крайне тяжелым оставалось и положение деревенской бедноты. Прежнее феодальное рабство было ликвидировано. Однако за годы революции успела вырасти и окрепнуть новая зажиточная верхушка, сумевшая приобрести земли и заместить прежних феодальных властителей села. Якобинское правительство и его агенты на местах не могли защитить тружеников деревни, напротив, жестко требовали от них выполнения обязательств, налагаемых государством. Классовая борьба в деревне все более обострялась.
В подобной обстановке якобинский блок не мог сохранять даже внешнего единства. От его руководящей, робеспьеристской части все более и более отчетливо отделялись правая и левая фракции, выступающие со своими требованиями и готовые стать на путь непримиримой борьбы.
Правые в дальнейшем получили прозвище «снисходительных» или «модерантистов». Это были лидеры новой, хищнической, спекулятивной буржуазии, возникшей в ходе революции, вполне удовлетворенной ее завоеваниями и больше всего на свете боявшейся ее продолжения.
Признанным лидером «снисходительных» был Дантон. В прошлом у Дантона имелись значительные заслуги перед революцией; об этих заслугах Робеспьер и его соратники долго не могли забыть. Однако Дантон никогда не отличался политической чистоплотностью. По мере того как складывалось и росло его личное состояние, Дантон становился все большим адвокатом собственников. Именно по его призыву Конвент на первых своих заседаниях провозгласил, что «всякого рода собственность — земельная, личная, промышленная — должна на вечные времена оставаться неприкосновенной», именно по его настоянию Конвент декретировал смертную казнь за предложение «аграрного закона». В душе Дантон никогда не был врагом Жиронды, искренне желал примирения с ее лидерами, и только обструкционистская политика последних помешала этому примирению.
Характерной особенностью Дантона был его великий оппортунизм, его умение всегда и ко всему приспособиться.
Враг революционного правительства, сколько раз он лицемерно защищал его, маскируя свои истинные позиции настолько тонко, что вводил в заблуждение даже хорошо знавшего его Неподкупного. Дантон своим показным добродушием, видимой широтой натуры и незаурядным красноречием покорял сердца. Но он умел отыгрываться на спинах своих сторонников. Умел в решительные моменты остаться в тени и выставить на линию огня других. Загребая жар руками своих соратников, он, когда те попадали под удары, никогда не спасал их. Осенью 1793 года Дантон уехал в свое поместье в Арси-сюр-Об. Он целиком ушел в частную жизнь, однако, поддерживая регулярную связь со своими единомышленниками в Париже, продолжал руководить их борьбой.