Предложение апеллировать к народу представляло весьма остроумный трюк, предпринятый с целью — буквально в последний момент — сорвать вынесение приговора, который был уже у всех на устах.
На этот раз Неподкупный гневен. Теперь он не только объясняет, не только дает свою положительную программу, теперь он обвиняет, причем обвиняет прямо в упор. Но вся сила гнева оратора обнаруживается не сразу, она постепенно нарастает по мере того, как раскрывается перед слушателями пункт за пунктом существо нового предложения жирондистов.
Робеспьер начинает свою речь выражением крайней степени удивления тем, что вопрос, ясный сам по себе, обсужденный со всех точек зрения, вдруг вызвал новые разногласия.
Оратор признается, что, когда он увидел Людовика на допросе, униженного, жалкого в своем запирательстве, в душе его шевельнулось чувство милосердия. Но чувства такого рода нужно безжалостно изгонять. Людовика судят не потому, что хотят ему отомстить, — хотя народ имеет все права на священную месть, — а потому, что этого требует безопасность нации, необходимость скрепить свободу и общественное спокойствие наказанием тирана. Каждая минута промедления влечет за собой новую угрозу, пробуждает преступные надежды, поощряет дерзость врагов свободы и еще более растравляет распри внутри Конвента.
Но вот суд окончен. Обвиняемый сам признал, что все формальности выполнены, что ему нечего больше сказать в свое оправдание. Ряд депутатов пожелал отсрочки в вынесении приговора, чтобы иметь возможность свободно обменяться мнениями, и эта отсрочка была дана.
Казалось бы, все. Но нет, именно теперь вносится предложение, которое грозит продолжить процесс до бесконечности, а республику привести к гибели. И оратор подробно разоблачает содержание и смысл пресловутой апелляции к народу.
Судьба короля, согласно новому предложению, должна обсуждаться в первичных собраниях, то есть в сорока четырех тысячах отдельных секций. Каждое из этих первичных городских и сельских собраний немедленно станет ареной ожесточенной борьбы. Туда неминуемо проникнут фельяны и агенты аристократов, которые напрягут все силы, чтобы разжалобить в пользу тирана наивных простаков. Между тем истинные представители народа на эти собрания попадут лишь в самой незначительной мере. Захочет ли земледелец покинуть свое поле, решится ли ремесленник бросить свою работу, дающую ему хлеб насущный, чтобы углубиться в дебри уголовного кодекса и изыскивать род наказания для Людовика Капета? На этот вопрос можно ответить только отрицательно, А если так, то очевидная слабость этих собраний послужит для консолидации всех роялистских сил, придаст им смелость для более решительных действий. Таким образом, эта апелляция к народу превратится в апелляцию против народа, ко всем врагам народа.
Но это еще далеко не все. Разбор дела в сорока четырех тысячах отдельных трибуналов означает затягивание его практически на совершенно неопределенное время. Между тем война с иностранными державами далеко не кончена; и не подлежит сомнению, что коалиция врагов двинет свои силы именно тогда, когда нация будет погружена в прения об участи Людовика и занята изучением разного рода юридических тонкостей.
В таких условиях народ — истинные патриоты, естественно, бросят это схоластическое обсуждение и уйдут на фронт защищать родину. И вот тогда-то в собраниях, обсуждающих участь короля, полностью восторжествуют те, кто и до этого успел объединиться и организоваться: силы аристократов и реакции.