— Да, Робин, она пришла в себя и дала описание грабителя.
В голосе моего отца не было ни радости по поводу её спасения, ни привычной живости. Наверное, он слишком сильно за неё переживал и теперь никак не может оправиться. Но мне было не до этого. Женщина дала описание Громилы, значит, теперь его ищут. На кого прежде всего подумает Уолтер, когда обнаружит, что по его следу идёт полиция? Конечно, на меня, на Робина. Не стоит обольщаться надеждой, что меня не узнали в темноте. Громила узнает меня и с завязанными глазами. Выталкивая отца на улицу, я закричал, в подворотне свистнул, а уж мой «робингудовский» свист узнает всякий. Дело приобретает очень неприятный и опасный оборот. Счастье ещё, что я здесь, а не то Уолтер достал бы меня даже из-под земли. Пожалуй, мне не стоит и носа высовывать на улицу.
— Мистер Каттль, муж этой женщины, ищет мальчика, который позвал на помощь, и хочет отблагодарить его, — сказал мистер Эдвард.
— Прекрати, Нед, — недовольно возразил отец. — Ты же знаешь, что если он узнает, где сейчас живёт спаситель его жены, будет скандал, а мне надо избегать любого шума вокруг моего имени.
Отец Уинкл воззрился на него.
— Считайте, что я переменился, — раздражённо проговорил отец. — Считайте, что вам будет угодно, но у меня есть особая причина быть осторожным. Да и зачем Робину идти к Каттлю? Что ему не хватает здесь?
— Каттль — человек чести, — непонятно произнёс мистер Эдвард. — Он может дать мальчику больше, чем способен дать ты.
— У меня тоже есть особая причина туда не идти, — объявил я.
Отец изумлённо посмотрел на меня и засмеялся. На том разговор и кончился.
После обеда священник вцепился в меня, как клещ, увёл из столовой в какую-то комнату, которую назвал кабинетом, и часа два мучил меня расспросами и душеспасительными речами. Я отвечал, как положено, а сам смотрел на него и пытался понять, почему всё это вызывает у меня странное чувство, словно я когда-то подвергался подобной словесной атаке. Может, в раннем детстве мать приводила меня в церковь, и со мной беседовал священник? Любопытной, должно быть, женщиной была моя мать. Но помимо этих ощущений меня не оставляло беспокойство. Что-то в отце Уинкле меня настораживало, почти пугало, хотя, вроде бы, он был настроен доброжелательно и ничего неприятного не говорил.
Когда я был отпущен на волю, мне показалось, что прошла вечность, так изнурил меня непривычно долгий и обстоятельный разговор на темы, которых никогда не затрагивали в моём мире. Мне хотелось бегать, прыгать, лазить по деревьям, направить на что-то свою энергию, чтобы в движении и посторонних заботах успокоить растравленную душу. Лучшим средством для этого была бы дружеская драка, где обе стороны не испытывают друг к другу злости, а лишь меряются силами и сноровкой, но здесь подраться можно было бы лишь с поварёнком Сэмом, однако и силы были слишком неравны, и дружеской эту драку назвать было нельзя.
Я спустился вниз, прыгая, благо, никого не было видно, по ступенькам на одной ноге, и бесшумно прошёл мимо кухни.
— Я всё вижу! — раздался ворчливый голос.
— Добрый день, миссис Джонсон, — вежливо сказал я, желая задобрить толстуху-кухарку. — Меня только что отпустил отец Уинкл, и я ищу Фанни.
Я подумал, что упоминание имени священника смягчит старую мегеру.
— Фанни занята. Некогда ей с тобой возиться. А ты можешь не притворяться тихоней. Я вас, паршивцев, насквозь вижу.
Лучше бы она хотя бы наполовину увидела Сэма таким, каким увидел его я.
— Сэмми! — визгливо прокричала она. — Ленивый мальчишка! Сейчас тебе уши выдеру!
Мимо меня промчался поварёнок, таща что-то в ведре. Получив крепкую затрещину, он взвыл и с яростью обернулся ко мне. Опасаясь за целостность своих ушей, я тихонько отошёл от двери и продолжил свой путь.
Фанни в её комнате не оказалось, во всяком случае, дверь была заперта, и на стук никто не отозвался. Я миновал ряд дверей и дошёл до выхода. Что-то заставило меня напоследок оглянуться, и я заметил Сэма. Он сделал мне рожу, схватил себя за горло, закатил глаза и высунул язык, а я гордо повернулся к нему спиной и вышел за дверь. Я попал в обширный огороженный двор, миновал конюшню, сараи и огородом почти дошёл до решётки, когда услышал мягкий топот. Посмотрев в ту сторону, я замер. Ноги приросли у меня к земле, и во рту пересохло. По дорожке прямо на меня бежала огромная чёрная собака почти с меня ростом. Она не лаяла, не рычала, а молча гигантскими скачками приближалась ко мне, а мне некуда было деться. Что я мог сделать? Вступить в единоборство со зверем во много раз сильнее меня? Уголком глаза я заметил перекошенное от ужаса лицо старика за решёткой, выронившего лопату и нелепо воздевшего руки.
Моё имя было Робин, и назвали меня так в честь Робин Гуда. Я успел занять оборонительную позицию и приготовился вцепиться собаке в горло, когда она на меня кинется. Я напрягся, но мощное чёрное тело без труда сшибло меня с ног, тяжёлые лапы придавили к земле, и к самому моему лицу приблизилась страшная пасть. Пёс осторожно, с сомнением обнюхал меня, несколько раз ткнулся в лицо холодным мокрым носом и лизнул горячим шершавым языком. Я сел и даже осмелился погладить собаку по голове, а этот зверь, ещё раз обнюхав меня, даже вильнул хвостом, словно признавая во мне своего. Я посмотрел на старика за решёткой и обнаружил, что он схватился за сердце, словно пытаясь его удержать в груди, в остальном же выражает радость моему спасению. Жаль, поварёнок не видел моей победы над грозным противником. Представляю, какую рожу он скорчил бы, увидев моё торжество.
— Ты уверен, что не пострадал, мальчик? — спросил меня старик.
— Совершенно уверен, — ответил я. — Этот пёс не опасен.
— Он мог тебя разорвать. Разве тебя не предупреждали, что нельзя ходить сюда без предупреждения?
Видно, этот старик никак не мог оправиться от страха.
— Предупреждали, — соврал я, — но я не боюсь собак. Я умею с ними обращаться.
— Он признаёт лишь мистера Эдварда, миссис Джонсон, Фанни и меня, — продолжал старик. — Мы выпускаем его только ночью, и то не всегда, но сегодня, пока мистера Брауна нет, я сделал ему поблажку, а он чуть не наделал бед. Бессовестный ты пёс, Рваный.
— Мне кажется, что он не опасен, а просто одинок. Его все боятся, поэтому он сердится, — сказал я.
— Ты тот самый мальчик, которого привёл мистер Чарльз?
— Да, сэр. Меня зовут Робин. А кто вы? Я вас ещё не видел.
— Я служу здесь садовником. Служил при отце мистера Эдварда, а начинал служить ещё при его деде. Ох, и непреклонный был человек, мистер Хампфри Мидлтон! Всё бывало кричит: "Вениамин, почему это не сделал? Почему то не сделал?" И слушать не хотел, что каждый цветок своё требует. Вот при его сыне легче было, а уж мистер Бертрам в мои дела не вмешивался, царство ему небесное, да и мистер Эдвард тоже.
— Кто такой мистер Бертрам? — спросил я.
Разболтавшийся старик посмотрел на меня так, словно опомнился от грёз.
— Мистер Бертрам — старший брат хозяев. Он умер незадолго до свадьбы мистера Эдварда. А уж как Салли Грегори любила цветы! После её смерти мистер Эдвард почти не выходит в сад. Ну, а уж я поддерживаю цветник в таком же виде, как при ней, словно она, бедняжка, способна его увидеть. А может, она любуется на него с небес.
Да, смерть косит как бедных, так и богатых, не делая выбора. Старший из братьев Мидлтонов умер, жена и сын мистера Эдварда умерли. Не так уж весело было здесь в те времена.
— Рваного миссис Салли подобрала щенком. Его так оттаскали собаки, что шерсть на нём слиплась и казалось, что его всего разодрали. Вот к нему и пристала эта кличка. А потом выяснилось, что на нём нет и царапины. Угрюмый он был сначала и нелюдимый, но к Салли привязался и к мистеру Эдварду тоже. Бывало, Салли посадит на пса своего сынишку, а Рваный идёт смирно, словно заправский конь. После их смерти он словно озверел, на всех кидался, всё порывался убежать, но меня и миссис Джонсон слушался, а когда появилась Фанни, он совсем присмирел. Теперь вот и тебя признал, веселее ему будет. Смотри-ка, как к тебе ластится. Побегай, поиграй с ним, а то мне скоро надо будет сажать его на цепь.