– Именно.
– О великая сила любви! – пробормотал Георгос. – И что же дальше было?
– Больше я его действительно не видела. Говорят, он куда-то уехал.
– Смею сказать, ты по нему не скучала.
– Да уж.
Георгос покачал головой.
– Никак не могу поверить: мой слабый нежный братец угрожает кому-то физической расправой!
Иви печально улыбнулась.
– Наверное, надо тебе сказать, что произошло, когда отчим ушел...
– Конечно скажи.
– Он потерял сознание. Мне пришлось втащить его в дом и положить в постель.
Кивок Георгоса был столь же сух, как и его голос.
– Вот это больше похоже на того Леонидаса, каким я его знал и любил.
Сердце Иви дрогнуло, она взглянула на Георгоса внезапно затуманившимися глазами.
– Ты ведь любил его, правда?
– Очень.
– И он тебя тоже, Георгос.
– Надеюсь, что так, Иви. Очень на это надеюсь.
– Он был необычным человеком.
– Очень необычным.
– И его уже нет, – тихо заплакала она. – И ребенка его нет. Это несправедливо, просто несправедливо.
– Жизнь к нему не была справедлива, – с усталым вздохом согласился Георгос.
– Я так любила его.
– Да... я знаю.
– И никогда его не забуду.
– Да... знаю.
Горестные нотки в его голосе растревожили ее совесть. Он ведь тоже, страдает. Нельзя так раскисать. Леонидасу бы это не понравилось. Он ненавидел безотрадность во всяком ее проявлении. И ненавидел ненависть, сожалея, что люди не могут просто любить друг друга уже за то, что они люди.
Она протянула руку и взяла Георгоса за ту руку, которая была ближе к ней. От ее неожиданного прикосновения он вскинул голову.
– Георгос, не печалься. Во всем этом есть хоть одно хорошее – мы с тобой подружились. Смотри, сегодня я ни разу не заикнулась и совсем на тебя не сержусь.
Он смотрел и смотрел на нее, так пристально и так долго, что у нее начало мутиться в голове. И тут до нее дошло, в чем дело. У нее уже нет ребенка Леонидаса и причин привечать ее в их доме больше не существует. Дружба немного запоздала.
Она отдернула руку, острая боль тревоги кольнула ее в сердце.
– Что? Что случилось?
– Ничего...
– Не притворяйся передо мной, Иви. У тебя все на лице написано. Что тебя вдруг обеспокоило?
– Я подумала... подумала, что же мне теперь делать? – горестно призналась она. – Где я буду жить?
– Как где? По-прежнему в Павлиди-холле, конечно.
– И вовсе не «конечно» , Георгос. Больше нет причин жить у вас, больше нет причин быть твоей женой.
– Какую ерунду ты несешь! – Он встал и заходил по комнате, явно разволновавшись. Наконец остановился и поглядел на нее. Вчера ее бы затрясло от этой мрачной хмурости, но теперь она знала: Георгос совсем не такой, в шкуре волка жил ягненок, жесткая хватка скрывала нежное сердце.
– Мать из меня душу вытряхнет, если ты уйдешь от нас. И Эмилия с ней заодно. Ты осветила весь дом, Иви, словно весенний день после зимнего мрака. Ты не покинешь нас, я не позволю!
Иви не могла прийти в себя от этого неожиданного страстного взрыва.
– Когда ты совсем поправишься, можно подыскать тебе работу, – не останавливался он. – Или ты предпочитаешь поступить в университет? Ты успела сдать выпускные экзамены?
Иви кивнула, хотя ее школьные успехи не относились к предмету ее гордости. Ока бы справилась с экзаменами лучше, если бы почаще бывала в школе. Она пропустила больше занятий, чем кто-либо в их классе.
– Ну тогда порядок. Больше не мели чепухи насчет ухода из дома. Должно быть, считаешь меня бессердечным ублюдком, если вообразила, будто я вышвырну тебя в такое время. Имей ко мне сострадание, Иви, прежде чем предполагать подобное. А если Рита все узнает? Тогда за мою жизнь и ломаного гроша никто не даст.
Иви улыбнулась в ответ вялой улыбкой, окончившейся зевком.
– Я просто эгоист, – спохватился Георгос, – напустился на тебя, когда ты, должно быть, до смерти хочешь спать. А ты тоже, хороша – сказала бы, чтобы я заткнулся и убирался.
Ей удалось еще раз слабо улыбнуться.
– Заткнись и убирайся.
Он подошел и поцеловал ее в щеку.
– А теперь спи. И не тревожься. Я присмотрю за тобой. Я обещал брату...
7
– Какой-то сумасшедший дом! – воскликнула Рита. – Можно подумать, что Рождество завтра, а не через неделю. Все кинулись сюда покупать подарки. Наверное, стоило пойти в какой-нибудь торговый дом подальше от центра. Погляди, Иви, вон кафетерий и есть свободные столики. Давай немного посидим. Меня ноги больше не держат.
– И меня тоже, – согласилась Иви. – Вот уж не думала, что покупка фотокамеры для Георгоса станет проблемой и что они такие дорогие.
Иви с Ритой пробились к столику у стены и уселись, радуясь, что можно избавиться от пакетов и дать отдых усталым ногам. Официантка поспешила к ним, с облегчением услышав, что они хотят только кофе с мороженым.
– Что ты волнуешься о деньгах, Иви, – заметила Рита, когда официантка удалилась. – Разве Георгос не открыл на твое имя счет для ежедневных расходов?
– Открыл. Чековую книжку я надежно спрятала в ящик комода в спальне.
Рита нахмурилась.
– Звучит так, будто ты ее еще не открывала.
– Так оно и есть. А зачем? Все, что я только могла пожелать из одежды и косметики, Георгос уже купил. Все полки в моей ванной заставлены туалетными принадлежностями. Всякий раз, как мы с Алис идем в кино, она платит за меня, а ты всегда настаиваешь на том, чтобы заплатить за все, что мы едим и пьем по субботам.
Это стало для них своего рода традицией – проводить субботы вместе. Иногда они просто отправлялись в Ритину квартиру, чтобы съесть там ланч и пару часиков поболтать, но чаще Иви сопровождала Риту в ее хождении по магазинам. Она, по мнению Иви, была просто магазиноманкой.
– Нет, честно, Рита, мне просто неловко от той суммы, которую определил мне Георгос. Это куда больше, чем я думала, даже когда ждала ребенка. Может, попросить Георгоса забрать часть денег?
– Бог ты мой, да ни в коем случае! – встрепенулась Рита. – Он ужасно разозлится. Он обожает думать, что должным образом заботится о тебе. И ему бы хотелось, чтобы деньги ты тратила.
– Но не на то, чтобы ему же покупать рождественский подарок, – не сдавалась Иви. – Это как-то странно.
– Тогда где же ты раздобыла четыреста долларов, которые только что истратила на камеру?
– Я их заработала.
– Заработала? Как?
– Глажкой.
– Глажкой?
– Ну да, я уговорила Эмилию платить мне за то белье, что она обычно отсылала. А потом я бросила в почтовые ящики на нашей улице рекламные объявления, составив конкуренцию местным службам глажки. У меня уже четыре постоянных клиента. За последний месяц это выходит в среднем долларов полтораста в неделю.
Рита смотрела на нее потрясенным взглядом.
– А Георгос об этом знает?
– Нет, не знает. И не должен знать. А то разозлится до посинения.
– Да нет, тут не посинением пахнет, – сухо заметила Рита. – Ты ведь, кажется, еще не видела его не слишком довольным.
– Это совершенно не то, смею тебя уверить.
– Не представляю, чтобы у того Георгоса, в кого он за последние месяцы превратился, взялись силы бушевать до посинения, до почернения или как там еще. Что с ним происходит, Рита? Он все еще переживает потерю брата и его ребенка? Алис очень переживает, я знаю. Ходит как в воду опущенная. Эмилия – единственный человек в доме, кто бывает бодр и весел. Я иногда злюсь на нее. Неужели им не приходит в голову, что мне тоже грустно, что я так же не, если не сильнее, ощущаю эту потерю? Состояние Алис мне еще понятно, в ее возрасте трудно меняться. Но Георгос – совсем другое дело. Он-то может собой управлять, а никогда не улыбнется, не засмеется, Домой приходит только есть, работать и спать. А когда разговаривает, еле цедит слова. И пьет не хуже сапожника. Эмилию это очень беспокоит.
– А тебя, Иви? – тихо спросила Рита. – Тебя разве не беспокоит? Тебя ведь волнует, что с ним происходит?