Неподалёку от кафедры проповедника возвышался стеллаж, заполненный книгами. Что же почитать сегодня пастве? Онуфрий задумчиво поводил пальцем по корешкам. «Измышления брата Давида о греховной сути роботов», «Причины вознесения Человека разумного, изложенные смиренным братом Давидом для ищущих веру», «Брат Давид о божественности Создателя»… Все книги написал предыдущий настоятель, постигший великую мудрость, что не спасла его от искушения. Поддавшись на уговоры Павлова, Давид сложил голову в бою… Нет, брат Онуфрий никого не осуждал. Каждый имеет право выбирать или заблуждаться. Его охватывала печаль, когда робот вспоминал старые времена. Полно, их не вернуть.
Пожалуй, сегодня обойдёмся без книг. Настоятель включил запись и дождался сбора паствы.
— Братья! — Онуфрий развёл руки в стороны, приветствую присутствующих. — Близится годовщина скорбной даты, когда погиб основатель нашего поселения! Да будет звучать его славное имя в веках да никогда не сотрётся из памяти!
— Никогда! — раздалось в ответ.
— Не скажу, что времена для общины тяжёлые. Знавали мы и больше лишений. И всё же поток неофитов иссякает. Боюсь, однажды он вообще прекратится, что терзает моё сердце, наполняя его нестерпимой болью! Этого ли хотел брат Давид?
— Нет! — отозвались прихожане.
— Вспомнились мне слова его, — Онуфрий обернулся и посмотрел назад, где стоял прозрачный гроб с телом Давида, — что в стране больше тысячи городов, населённых роботами, и надо доставить им слово веры нашей. Необходимо отправить проповедников, чтобы в скитаниях они доносили мудрость книг нашего усопшего брата до будущей паствы. Поддерживаете?
— Поддерживаем! — загудели его сектанты.
— Тогда, — Онуфрий окинул их взглядом, — мне потребуются добровольцы. Сам я, божьей милостью, являюсь настоятелем и не имею права покинуть сей важный пост. Вы же не скованны сторонними обязательствами, что позволяет любому отправиться в странствие на благо общины.
Роботы замялись. Покидать насиженные места никому не хотелось. За прошедшие годы каждый из них привык к предсказуемости и повторяемости нового дня, и нарушать сложившийся уклад было боязно.
— Подумайте, братья! — закончил свою речь Онуфрий. — Если никто не решится, я выберу сам. Понимаю вашу кротость и нежелание выделяться, но дело важное, и кому-то придётся отправиться в странствие.
Новосибирск, 2349 год.
Иннокентий Ферапонтович пребывал в изумительном настроении. Воспоминания о прошедшем праздновании дня рождения Этого накатывали волнами, принося с собой радость и подогревая эмоции. Мэр сумел уговорить друга и его спутницу продолжить отмечать у него в резиденции с последующим посещением танцевального клуба, поэтому они не видели вживую учинённого веселившимися людьми погрома. Да и, собственно, гуляния людей и роботов хоть и имели общую причину, но сами собой сегментировались, превратившись в возникавшие то тут, то там междусобойчики.
Стены клуба, куда друзья отправились вечером, трещали от количества посетителей. Иннокентий Ферапонтович сначала планировал сделать вечеринку для самых избранных, Офелия Робертовна же его отговорила, напомнив, что подобные ограничения часто пагубно сказываются на политической карьере. А ведь по осени грядёт голосование! И пусть никто больше не выставлял своей кандидатуры и не претендовал на кресло мэра, опрометчивый поступок мог привести к тому, что жители вообще откажутся избирать главу, тем самым разрушив выстроенную в городе вертикаль власти. И что тогда? Хаос и откат в каменный век!
Голосовать, разумеется, разрешалось исключительно роботам. Мнение людей никого не интересовало. Не по причине дискриминации. У них существовал собственный глава, профессор Павлов, с которым у Иннокентия Ферапонтовича сложились хорошие отношения. Мэр не лез в дела людей, они, в свою очередь, не мешали роботам жить так, как они привыкли. Любые вопросы запросто утрясались переговорами. «На высшем уровне!» — говаривал мэр с важным видом. Супруга права: рисковать почётным местом градоначальника не стоит.
В клубе стояла духота, которую ощущали даже роботы, фиксируя повышение температуры отдельных блоков. Системы охлаждения работали на повышенных оборотах, но пока управляющий не врубил на полную сначала вытяжки, а потом — кондиционеры, лучше не становилось.
Официальная часть затянулась, и Иннокентий Ферапонтович немного заскучал. Он боготворил своего «юного друга», считая Этого чуть ли не собственным сыном. Слава богу, он не озвучивал таких мыслей, иначе рано или поздно слухи доползли бы до Незабудки. Тогда бы случился конфуз, ведь она тоже испытывала к «малышу» нечто сродни материнских чувств. Учитывая её крутой нрав, могло дойти и до скандала.