— Лаура, — я коснулся ее волос, которые подогревали мягкие блики огня. Она вздрогнула и невольно перевела взгляд на меня, оторвавшись от созерцания уютного, облизывающего камин, пламени.
— Да? — жена постаралась улыбнуться так, чтобы я ничего не заподозрил.
Увы. Я изучил ее так хорошо, что даже когда она отгораживалась настолько — закрываясь эмоционально и мысленно, я умел различать ее улыбки. Вот эта, например, когда уголки губ едва приподняты, а глаза остаются такими же, какими были, совсем не веселая. Поэтому я притянул ее к себе, пропуская пряди волос сквозь пальцы.
Наше с ней время в загородной резиденции, эти уютные выходные давно стали традицией. Разумеется, это не отменяло того, что меня могли выдернуть в любой момент, но это было неважно. Важным было то, что мы с ней проводим время вместе. Что днем выбираемся на прогулки, когда Ятта и Эрвер счастливо валяют друг друга в снегу или пытаются украдкой от меня подобраться к бассейну. Хотя знают, что это строго-настрого запрещено, но у меня ощущение, что Ятта просто проверяет меня на прочность.
И еще у меня ощущение, что она уже давно поняла, что ей я не могу отказать. Не умею ее ругать. Никогда не буду с ней жестким.
Дочь доверяет мне безоговорочно, но к бассейну все равно лезет. Воспитательница в этот момент включается у Лауры, на глазах у которой Ятта однажды чуть не кувыркнулась в бассейн, а после воспитательных процедур Льдинка бежит ко мне жаловаться. Правда, безуспешно: я никогда ее не ругаю, но сторону Лауры принимаю безоговорочно. Понемногу она привыкает, что мамин авторитет ничуть не меньше папиного, хотя еще пытается нас испытывать.
Что касается Эрвера, он совсем не такой. Рядом с Яттой он преображается, становится обычным заводным ребенком, но без нее может часами сидеть и складывать кубики-голограммы, собирать с няней слова, слушать, что она ему читает. Все шалости в нашем доме начинает дочь, а Эрвер их просто поддерживает. Они с Яттой неразлучны, и, глядя на них, временами я начинаю думать, что они связаны, как близнецы.
Хотя это, разумеется, исключено.
— Что не так? — мягко отвожу пряди волос от ее лица, заключаю его в ладони.
— Нет, ничего… — начинает было Лаура, но потом вздыхает. — Я переживаю. Из-за пламени. Из-за того, что происходит с Яттой. Мне кажется, что все это из-за меня. Из-за того, что делали с моей матерью, из-за того, какая я… Торн, я не хочу, чтобы наша девочка лишилась пламени из-за меня!
Ее отчаянием ударяет настолько сильно, что, кажется, слезы на глаза наворачиваются именно у меня. Лаура пытается спрятать лицо, но ей это не удается. Я не позволяю, удерживая его в ладонях, говорю:
— С чего такое вообще пришло тебе в голову?
— А почему не должно было? На маме ставили эксперименты, я — вообще неопознанный зверек, в котором собралось все, что можно, и все, что нельзя… думаешь, это не сказывается? Я не вижу причин, почему еще сила Ятты становится меньше. Я не представляю…
— Черное пламя, — говорю я.
Лаура кладет ладони поверх моих, медленно освобождается.
— Твоя дочь родилась с самым неизученным пламенем мира в крови. Об этом ты не подумала?
— Глубоководные — сильнейшие драконы нашего мира! — восклицает она. — Я не вижу причин, по которой ее пламя должно становиться меньше… Когда оно росло, я очень волновалась, но это хотя бы было логично, а сейчас…
— Мы слишком мало знаем о черном пламени, чтобы быть уверенными хотя бы в чем-то.
— Не думаю, что это связано с черным пламенем. Скорее, с экспериментом над ними. С обычным черным пламенем все просто, — упрямится моя жена. Да, если Лаура вбила себе в голову что-то, переубедить ее очень сложно. Возможно, именно поэтому я говорю то, о чем вообще не собирался ей рассказывать:
— Если бы с черным пламенем, как ты его называешь, обычным, все было просто, вряд ли Вайдхэн искал бы ответы на свои вопросы в Ферверне.
Особенность первая. 3
Лаура Ландерстерг
Мысль о том, что Торн встречался с Беном, на миг выбила из размышлений о Льдинке. Так резко, что я даже не сразу ответила, а когда ответила, мой голос слегка дрогнул: