— А я всех пересижу, — сказал я. — Пусть хоть полчеловечества придет, все равно поступлю. Круглый год буду там сидеть, лето и зиму. Накроюсь вот так газеткам на скамеечке. Снег на меня идет…
— Ну, если газеткой, тогда конечно… Ладно. По домам. Пора уже.
Федор Степанович сложил в ящик какие-то бумаги, запер его, подергал. И мы вышли на улицу.
— А может, ты и впрямь марсианин. То-то я гляжу, разговор у нас по временам, как у глухого с немым. А так все понятно. Я ведь — плохой, хороший ли, — но человек. А ты — вон! — И он поднял пальцы к небу. — Ну ладно, давай топай. И подумай насчет главного. Разговоры разговорами, а работать надо. Раз уж Иван выбрал тебя в помощники, от него не отбояришься.
— Хорошо, я подумаю.
— Только не всю жизнь думай… О, видал?
— Угу.
С неба сорвалась звезда, и оба мы, как по команде, поднял головы.
Автобус был почти пустой.
— Вы сходите?
— Да, да!..
Я задумался и вышел на две остановки раньше.
Снег… Хорошо идти ночью по белому снегу. Скрип-скрип… Да и вообще все хорошо. А может быть, плохо? Нет, все-таки хорошо!
Стас и Стеша уже спали, но я разбудил их и заставил пить чай. Сперва они ворчали, всякими скучными способами выражали свое недовольство, а потом раскочегарились — и поехало.
Господи, как я их люблю. Как люблю! Это даже сказать невозможно. А они? Они меня любят?
— Эй, ребята, вы меня любите?
— Да, — тихо сказала Стеша.
— Еще как! — захохотал Стас. — Особенно, когда ты поднимаешь нас по ночам.
— Я вас тоже очень, очень люблю.
— Ну вот и отлично!..
А на следующий день Стас сказал мне:
— Ты бы все-таки поаккуратней насчет чувств. Стеша может принять на свой счет. С ней это бывает.
— Ну и слава богу, — сказал я. — Я же вас не разделяю.
Стат зыркнул на меня исподлобья.
— Ты что, в самом деле из-за угла мешком? Или придуриваешься?
И тут до меня дошло.
— Ты извини, — сказал я. — Но ведь мне… Надеюсь, ты-то меня правильно понял?
— Я-то — правильно. Только не вздумай гнать волну в обратную сторону. Тоже ни к чему. Пока все в норме. Это я тебе так, на всякий случай. Ты же у нас неуправляемый.
— Может, пообсуждаем?
— Нет. Поработаем.
Давно уже Стас не говорит мне, сколько шайб надо ставить, сколько гроверов. Постепенно я привык к его системе, и она мне даже понравилась. К одному привыкнуть не могу: Стас любит работать молча. А мне это утомительно. Приходится говорить с самим собой.
«Стас умный! — говорю я сам себе. Мысленно, конечно. — И в то же время он дурак, — отвечаю я сам себе же. — Надеюсь, ты не будешь отрицать, что данную машину мог взять только дурак? Затратим мы на нее уйму времени, а получим… Ничего не получим. Чего можно ожидать от старого школьного товарища? Итак, делаю вывод: Стас дурак. Погоди, погоди, а может быть, он Умный Дурак?»
Когда-то мы с Жорой для удобства рассуждений раздел или все человечество на две части: в одну определили тех, кто так или иначе нам симпатичен, а во вторую — всех остальных. Первых условно мы называли Дураками, а вторых — Умными.
Интересно, что бы Жора увидел в Стасе? Да ничего существенного. Жора таких людей не понимает. Но с моим определением он бы, пожалуй, согласился. Умный Дурак. Третья полка! Какой же ее надо делать, большой или маленькой? Большой. Далеко даже ходить не стоит. Рядом со Стасом кладу на нее сразу же Костю. Лежи, лежи, не дергайся! Может, и я скоро лягу рядом с тобой. Да и вообще в Москве этих Умных Дураков…
Тут Стас наконец заговорил:
— Слушай, не хочешь работать — не работай. Но перестань корчить рожи. Ты меня отвлекаешь.
— Ладно. Тогда перекур. И побеседуем.
— Хорошо, — Стас посмотрел на часы. — Десять минут.
— Обижаешь, хозяин! У меня тут как раз одна интересная мысль. К тебе имеет непосредственное отношение.
— Если ко мне, она не может быть интересной. Она или очень интересная, или гениальная. Ну ладно, сиди пока, отрабатывай свою мысль да выжми воду. А я сбегаю домой, — бросил он уже на ходу, — время лекарства давать.
Какие там лекарства! Я знаю, ничего он давать не будет. Стеша давно уже перестала принимать их. Просто в это время она обычно просыпается. И надо помочь ей умыться, зубы почистить.
«Конечно же, Стас от природы круглый дурак, — думал я. — Просто круглей не придумаешь. Но жить-то надо… И ему еще намного трудней, чем другим. Чем мне, например. Чем даже папе. Хотя насчет теперешнего папы я не уверен. У Стаса калека на руках, а у папы — внутри… Господи, за что мне это все? За что?! «Мой грустный товарищ, махая крылом…»