Должно быть, для него это было слишком непривычно. Он резко отстранился и посмотрел мне прямо а глаза. Взгляд его выдерживать было неприятно. Но я выдержал. И самое странное, я вдруг стал понимать болгарскую речь.
— Ты кто? — хрипло спросил он.
— Я из Москвы. Я русский.
— Да! Да! — сказал он. — Братушка, а ты… — И долгий-долгий взгляд. — Ты меня никогда не забудешь?
— Никогда, — сказал я. — Никогда!
С каждым днем в нашем монолите образуется все больше трещин. Мы вернулись в Софию, но и там мало что изменилось.
Стоит мне о чем-нибудь разговориться с Катей, как Стас тут же начинает пускать пузыри. Неужели ревность? Но это же бред!
Ах, если бы Стас набрался смелости пару раз шугануть ее как следует. Но он делает все наоборот: он шугает меня, а перед ней прямо стелется. А она-то о таких как раз ноги вытирает. Такая натура. Но не разговаривать с ней я не могу. Тянет. Мне нравится ее манера говорить. И нравится, что она ничего не забывает. Как тогда в самолете начали беседу, так она и течет себе. Катя почему-то уверена, что в конце-концов медицины мне не миновать. Это смешно. Но слушаю я с интересом.
Как-то мы здорово завелись на эту тему. Стас тоже был в комнате.
— Ну какой из него медик? — сказал он. — У него же не память, а решето. А там, в медицине, одних костей миллион. Ты заметила, как он пересказывает книги: «Этот пошел туда и говорит этому. А та, ну, которая на берегу… Это он про Ассоль. Вот мы сегодня встречаемся после обеда, — повернулся он ко мне. — Где?
— У памятника царю-освободителю.
— А как называется площадь?
— Не помню.
— Ну вот, пожалуйста.
— Чепуха. Не имеет значения. — Катя махнула рукой. — Когда человек увлечен, плохая память иногда работает лучше хорошей. Я исхожу из другого. Дело в том, что он кустарь по сути своих дарований и образу мыслей. А что такое медицина? Эти, пожалуй, единственная наука, которой не противопоказана кустарность. Конечно, он не будет таким прекрасным хирургом, как его брат. И таким блистательным психиатром, как я. Что? Нескромно? Элементарная трезвость. Да, о чем я? Зато у него есть тяга к нетривиальным аспектам. А там… Вот я говорю: гипноз! А? Гипноз! Смотри, как он вздрагивает.
Я, конечно, не вздрагивал. Все эти прогнозы на мой счет… Делать ей нечего. Но сама постановка вопроса меня зацепила.
— Кустарность? Занятно. Но если какая-то наука допускает ее, значит, это уже не наука, это скорее искусство.
— Ах, какая свежая мысль! — сказала Катя. — Это так и называлось всегда — искусство врачевания.
Стас тоже стал что-то говорить про искусство врачевания. Даже процитировал какого-то древнего. Катя поморщилась. А я был доволен: наконец-то у нас наметился разговор втроем.
К сожалению, продолжалось это недолго. Я высказал мысль, что все науки, так или иначе, допускают кустарность. Сначала Катя только фыркала, а потом завелась: химия — алхимия, физика — метафизика… Одну за другой мы стали перебирать все науки, а потом почему-то вдруг сползли на парапсихологию.
— Вы должны, понимаете, должны заниматься этим! — кипятился я. — Ведь что такое парапсихология в наши дни?
— Могу ответить. — Катя раскраснелась. До чего ж ей это идет! — С моей точки зрения, парапсихология — типичная эстрада! Рак — и психика, а?
И тут вдруг мы оба заметили, что Стас, заложив руки за спину, как арестант, ходит туда-сюда по комнате. А лицо — смотреть страшно.
— Ты что? — сказала Катя. — Тебе неинтересно?
— Нет, почему же! Я даже хотел записывать за вами. Давайте, давайте! У нас еще куча времени. У нас на дорогу осталось… — Стас посмотрел на часы, — целых полторы минуты!
— Подождут.
— Конечно. Но, если ты помнишь, к твоим знакомым я никогда не опаздываю.
— А Родька с нами?
— Как он хочет. — Стас зыркнул на меня исподлобья.
— Он не хочет, — сказал я. — Он не любит ходить в гости.
Но один раз я все-таки с ними пошел. Отдал гжелевский самовар хозяйке, попил чаю с тортом и был доволен.
Очень мне понравилась атмосфера за столом. Катю и Стаса прямо все обожали. Мне тоже перепало несколько теплых тостов. Дома я их не так уж люблю. А здесь прямо сердце защемило. От стараний, что ли? Уж так они хотели, так выкладывались, чтобы нам было приятно… Может, и у нас так принимают иностранцев. Ведь что такое человек на чужбине? Он — сирота. Его обласкать, обогреть надо…
На том конце стола раскрасневшаяся Катя говорит что-то чуть лысоватому длинному болгарину. Зависть берет, до того он весело смущен. Уверен, что она цепляет его на крючок. Это и дураку видно. И Стасу хоть бы хны. Ах, дорогой друг! Где твой сильный ум, где твои извилины? Пошарь во лбу — разве я тебе соперник? Вот тебе соперник. И вон тот, в красной рубахе. И вот этот, с роскошными усами. Смотри, опять подошел, втроем разговаривают. Ну и флирт пошел!